Irag Pezechk-zod - Дядюшка Наполеон (пер. Н.Кондырева, А.Михалев)

Маш-Касем рысцой побежал выполнять приказ, а дядюшка принялся в задумчивости расхаживать по дорожке.

Через несколько минут Маш-Касем вернулся. На плече у него по-прежнему болталась двустволка. С довольной улыбкой он приблизился к дядюшке, успевшему присесть на скамейку в увитой шиповником беседке.

– Воздай вам господь за ваше благородство, ага! Уж как он благодарил! Я так скажу: благородство это у вас в крови! Помните, когда Сеид-Морад начал вас о пощаде молить, вы его на все четыре стороны отпустили, да еще и еды ему дали на дорогу?

Дядюшка, вперив глаза в ветви орехового дерева, с грустью сказал:

– Ах, Касем, кто нынче ценит доброту и благородство?! Может, лучше было бы, если бы я действовал круто и беспощадно, как все остальные… Может, именно из-за собственной мягкости и не преуспел я в жизни…

– Зачем же вы так, ага?! И я, и все вокруг знают, что вы тут ни при чем. Иностранцы окаянные во всем виноваты. Да вот даже третьего дня на базаре мы про вас разговорились, так я прямо и сказал, что, ежели б, говорю, англичаны против моего аги зла не затаили, ага бы таких делов понаделали!…

– Да если б не англичане и их пособники, я бы далеко пошел…

Маш-Касем, тысячу раз слышавший из уст дядюшки историю его вражды с англичанами и давно знавший наизусть все подробности, не преминул спросить:

– А правда, ага, почему англичаны так на вас взъелись?

– Волки они двуличные, англичане эти! Ненавидят каждого, кто родину свою любит. Что такого Наполеон сделал, что они его на горе обрекли? За что с женой и детьми разлучили? За что заставили на чужбине чахнуть? Только за то, что он родину свою любил! А это для них самое тяжкое преступление!

Дядюшка говорил взволнованно, с пафосом. Маш-Касем, слушая его, кивал головой и посылал проклятья англичанам.

– Разрази их громом! Да чтоб они провалились!

– Как поняли они, что я родину свою люблю, что о свободе ее пекусь, что за Конституцию [8] 5 августа 1906 г. под давлением массового революционного движения в Иране была введена конституция. жизнь готов положить, так с той минуты и превратились во врагов моих заклятых…

Я устал стоять в одной позе, ноги у меня затекли, и я попробовал осторожно переступить с ноги на ногу. Но тут произошло нечто, заставившее меня замереть от страха: к увитой шиповником беседке медленно приближался мой отец, вероятно, заслышавший голоса дядюшки и Маш-Касема. Сердце у меня ушло в пятки. О господи! Что же теперь будет? Из своего укрытия я хорошо видел отца, а дядюшка и Маш-Касем, отделенные от него кустами шиповника, не замечали его. Без сомнения, отец вознамерился подслушать их разговор, потому что он подобрался к беседке совершенно бесшумно… Господи, сохрани и помилуй!

Дядюшка тем временем продолжал расписывать свои подвиги во имя торжества Конституции:

– Теперь-то все у нас патриоты… Все кричат, что за независимость боролись… А я что? Я молчу, вот обо мне и забыли.

Неожиданно отец громко расхохотался и сквозь свой нарочито пронзительный смех выкрикнул:

– Теперь и казаки полковника Ляхова [9] Полковник Ляхов – командующий персидской казачьей бригады, назначенный во время контрреволюционного переворота 1908 г. военным губернатором Тегерана. По приказу полковника Ляхова был обстрелян иранский парламент – меджлис. стали героями борьбы за Конституцию!

Отца отделяла от дядюшки лишь живая изгородь из шиповника. Дрожа от ужаса, я вытянул шею, чтобы увидеть, как поведет себя дядюшка. Лицо у него исказилось и посинело. На какое-то мгновенье он застыл, потом сорвался с места и ринулся к Маш-Касему, сдавленным от гнева голосом выкрикивая:

– Ружье!… Касем, ружье!

Он протянул руку, чтобы выхватить у Маш-Касема двустволку.

– Я кому сказал! Ружье!

Маш-Касем рывком скинул ружье с плеча и немедленно спрятал за спину. Свободную руку он выставил вперед и уперся ею в грудь дядюшки.

Гневный крик дядюшки, вероятно, заставил отца задуматься о последствиях своей выходки, и он поспешно ретировался. Дядюшка в ярости взревел:

– Предатель безмозглый! Тебе говорю – дай мне ружье!

Маш-Касем проворно высвободился из дядюшкиных объятий и, не выпуская ружья из рук, ударился в бегство. Дядюшка, словно обезумев, погнался за ним по саду, не разбирая дороги.

Маш-Касем на бегу заорал:

– Ага, всеми святыми заклинаю, простите вы его!… Ага, жизнью детей ваших заклинаю! Глупость он сказал! Сдуру!

Я выскочил из-за самшита и остолбенело наблюдал за происходящим, не в силах сдвинуться с места и ничего не соображая.