Александр Покровский - 72 метра

Парень в кольце. Осадчий со мной, Корнилов на связи, потому что ползает, как гадюка.

— Сколько?

— Пока пятьдесят семь.

Считаем его патроны. А вот еще. Сейчас поменяет рожок. Конечно, можно было бы сейчас броситься, но для броска маловато времени. Я приказал всем молчать. Он не знает, сколько нас. Ребята кидают в него палками, чтоб держать в тонусе. Скоро все истратит, дурачок.

— Можно отвечать одиночными, но только вверх Он от страха сейчас высадит весь подсумок. Так и есть, лупит, как оглашенный Когда начнет стрелять одиночными, надо быть настороже. Одиночные означают, что человек успокоился и стал соображать.

— Сколько?

— Восемьдесят восемь.

Кончается третий рожок. Осталось семь по тридцать в каждом. Интересно, когда люди впервые стали стрелять друг в друга? Скорее всего стрелами и в неолите.

— Каждому две очереди по сигналу, по пять патронов в каждой. Пусть знает, что нас много. Сейчас он обалдеет от огня…

Так…

Теперь можно ударить по вершине скалы, чтоб его посыпало камушком.

— Осадчий!

— Я!

— Две очереди по вершине. Смотри только, чтоб не задели. Заденете — всем башку отвинчу.

Возьму его чистеньким. Может еще отвертится от вышки, балбесина. Бывают чудеса. Скажет, что издевались, и получит свои пятнадцать.

— Осадчий!

— Здесь!

— Дай рыжему по шее. У него опять зад торчит. Как же ты так попался, глупенький? Небось и мать есть.

— Сколько там у него?

— Пятый кончается.

Ну вот. Скоро возьмем. Кстати, пора бы сказать ему что-нибудь для очистки совести. Громко и коротко.

— Ей, за камнем, Тепляков! Слушай меня внимательно! Ты окружен! Прорваться не получится! Из этих скал мы тебя выкурим! Прекрати стрельбу и выходи без автомата. Я — капитан-лейтенант Сысоев, гарантирую жизнь и суд!

Очередь.

Дурачок.

Мы с собой ветоши приволокли. Ветер в его сторону. И бензин у меня есть. Обмотаем тряпочки вокруг сухих палочек — под сопкой их навалом — запалим, подождем пока завоняет и забросаем. Выкурим в пять минут, как лиса.

— Прекратить огонь! Тепляков! Ты здесь еще никого не задел! Патронов у тебя мало! Выходи! Очередь.

— Сколько у него там?

— Еще четыре магазина.

— Людей ползком за ветками. Ветошь у меня в рюкзаке.

Начал бить одиночными. Значит, успокоился. Через несколько минут здесь все будет в дыму. Если хоть что-то понимает, приникнет к земле — там дым меньше глаза ест. И нам останется один бросок. Пойду я, Осадчий, Корнилов. Остальные устроят тарарам. А вот и дым повалил. Приготовились… пошли… Раз-два-три… воздух в легкие, полную грудь, затаить дыхание, очки от дыма и наносник на нос. Вперед!

Мы вылетели из укрытия. Стоит сплошной автоматный гвалт — ребята стараются. Передвигаться надо прыжками. Из стороны в сторону. Из стороны в сторону. Обожгло бок. Потом два удара в плечо.

Прежде чем потерять сознание, подумал, что стоило бы предупредить Осадчего, что парень нужен живьем.

— Осадчий!.. Оса…

Плохо. Ребята несут меня бегом. Быстро, но не тряско. Плохо дело… На чем они меня тащат? А-а… вещмешки связали… Ну да… ну да..

Потом Осадчий скажет мне, что Тепляков застрелился. Я сделаю вид, что поверил..

Эй, приятель, как мне хочется иногда, чтоб ты был большим и счастливым. И не то чтобы просто большим, а и совершенно, невозможно огромным, размером с Юпитер или Сатурн, тогда б ты мог почувствовать кривизну окружающего пространства и всякие там глупости относительно времени как категории, и тогда ты мог бы подержать в ладонях нашу Землю, удивившись заодно ее незначительной, для небесного тела, величине и хрупкости во всяческих проявлениях

Ах! Ах! Ах!

Ты бы был тогда свободным человеком. Боже ж ты мой! Абсолютно, совершенно свободным, постигающим законы, может быть даже гармонии.

И никто бы тебя ни к чему не принуждал — ни люди, ни обстоятельства. И ты бы плыл и плыл к далеким звездам, совершенно не пугаясь разлетающейся Вселенной, и ты смеялся бы, подставляя метеоритам то одну, то другую щеку.

Конечно, можно быть и большим — конечно можно, чего бы не быть, — но я тут должен заметить, что все чаще и чаще ты, приятель, становишься маленьким, мелким в некоем роде, превращаешься в каплю и падаешь в лужу, чтобы жить там жизнью инфузорий, и из этой лохани никакими силами мне тебя не достать.

А там ведь страшно, среди гидр и фазалий. Там ведь ползают с открытыми ртами и сосут дерматин, упавший сюда на прошлой неделе.