Ирина Горюнова - Шаманская книга

Кидаешь в растопку все новые-новые чувства.
Ведь, кажется, если их меньше, то можно простынуть и
выстыть,
А так они может хоть как-то осветят дорогу,
Не факелом, так фонарем или просто огарком…
Порвется ли нить паутинки, что сплел ты на завтрак?
А может быть, тот мотылек улетит невредимым?
Осенним ли всхлипом горят те еловые ветки?
Нет-нет, это только душа рвется к той, очарованной
тайной,
Что вечно в нейтрали плывет над алеющим небом…

Смотришь в окно. Водишь пальцем по ледяным узорам,
Вспоминаешь, что где-то позади остался вечный Рим
С его папской резиденцией и Колизеем, Тибром
И фонтаном Треви… Капитолийская волчица смотрит
Бессмысленным взором на многочисленных туристов,
Обнимающих ее с белозубой улыбкой. Господне око
Пантеона не дает ответов на те вопросы, что возникают
В твоей голове. И даже Бернини не в силах воплотить
Красоту мира и его уродство. Не бросай монетки…
Не бросай монетки в фонтан — ведь даже если ты вернешься,
Когда ты вернешься — это будет кто-то другой,
уже водивший пальцем по ледяным узорам московских окон…

Старинные улочки К о тора любуются Адриатическим морем,
Прячась под громаду хребта Ловчена. Петляю, словно заяц,
Прячущийся от угрозы по лабиринтам. Надеюсь запутать
след,
От самой себя убежать. Стою у подножия позорного столба,
Понимая, что себе не соврешь. Глухие шаги оставляют след
В памяти, дрожащей от хлестких мыслей. Часовая башня —
Насмешка над живущими. Хорошо бы повесить под вечными
Стрелками огромное зеркало, показывающее ход времени
На лицах, беспечных до той поры, пока они не увидят свои
морщины…

Из зеркального туннеля смотрит на тебя кто-то другой.
Это не твое отражение. Просыпаешься утром, встаешь,
А там не твои скулы, губы, глаза… Там не твои мысли,
И рядом не твой муж. Пугаешься. Чье это место? Здесь
Чье-то чужое место, а где же мое? Где та, что точно так
Смотрит в зеркало? На каком краю земли? Что там было
Про переселение душ? Сансара? Что это за карма, когда так
Жестко сводят с ума? Отождествить Атман с Брахманом
И не желать… ничего не желать… К черту подобный путь,
Раз он предлагает мне стать резиновой куклой! Пусть Веды
Отправляются в топку. Пусть мир иллюзорен, придуманный
Незрелым сознанием — я так хочу, чтобы он был, когда твоя
Рука сплетается с моей, а губы сливаются в единую
сущность!
Куда там до тебя Брахману, мнящему себя абсолютом…

Любить взахлеб, чтобы теряться в мире и становиться
и слепой, и зрячей — одновременно. Прятаться в слезах
на чьем-то подвернувшемся плече. Его погладить, а потом
уйти. Не обернувшись. Молча. Явной дурой. Бесчинственной,
в изношенном пальто со множеством веселых аппликаций.
Цедить морскую нежность бреднем, вылавливая звезды
Наугад. Потом бежать на площадь, из кулька их доставая по
Одной небрежно, и раздавать прохожим. Святотатство?
Нет-нет, конечно, хуже, много хуже — оно не лечится,
Покуда не пройдет. И вот тогда, я знаю, растворятся
Ворота в ад от сущей пустоты…

Крыши отзываются жестяным звуком от барабанящего
дождя.
Приоткрытое окно хлопает от ветра. Пузырящиеся
занавески
Пугают, грозятся приходом неизведанного. Прячусь под
одеялом,
Одинокая, словно безумная луна, скачущая по облакам.
Кутаюсь в клетчатый плед, согреваюсь коньяком, переключаю
каналы
В поисках откровений. Утренний озноб — рождественский
подарок.
Это значит — еще живешь, хотя пленка, на которую тебя
снимают,
Остается пустой. Запах кофе оживляет уставшее от ночных
кошмаров тело.
Раскладываю таро, потираю кончик носа и уверяю себя, что
все будет.
Все будет хорошо. Трезвею. Смотрю в зеркало и шепчу: Все уже
было.
Все уже было, черт побери! В чьем-то карманном дежавю,
Рассмотренным под лупой сумасшедшим ученым в тысяча
триста цатом году.