Эдуард Тополь - Китайский проезд

Дело происходило на высоте семь тысяч метров, ровно гудели турбины «ТУ», за иллюминатором было минус сорок семь градусов, а внизу, в разрывах бело-пенной облачности необъятная Россия готовилась к первым демократическим выборам президента.

– Взяла, – не сдавался лысый, пытаясь локтями прикрыться от хлестких ударов сибирской продавщицы.

– Нет, я не могу! Я не могу так! – закричала та. – Люди, я его счас выкину из самолета! Ах ты, тварь партийная, иди сюда! – и рывком потащила лысого за рубаху вперед, к выходу из самолета, и проволокла так метров восемь, но потом лысый затормозил – он был крупней «Гундаревой» и еще упирался, хватаясь руками за спинки кресел. И тогда она, подскочив, достала правой рукой до редких волос вокруг его лысины и дернула их с такой силой, что клок остался у нее в кулаке. – Я брала твои деньги, тварь?

Тут, наконец, прибежали юный стюард и стюардессы. Стюард храбрым петушком ринулся разнимать драку.

– Да пошел ты! Пацан! – бабенка отбросила его, как щенка, и снова засадила лысому кулаком в лицо: – Я брала твои деньги? Да я счас убью тебя, сука ты тлетворная!

Стюард психанул от обиды и бросился на бабенку всем телом, как вратарь на мяч. Силой этого броска и весом своего тела он сбил ее с ног в кресло и стал пристегивать ремнем.

Лэсли достала из своей сумки горсть невросана и передала стюардессам.

– It will cool her down…

– Это успокоительное, – перевела Александра.

Но златозубая в истерике оттолкнула и невросан, и стюардесс, и стюарда и стала вдруг стаскивать с себя платье, открыв синие шелковые рейтузы, а на животе – гармошку самодельного, из бязи, пояса-патронташа. Раньше, во время второй мировой войны, в таких корсетах с брикетами вшитого динамита герои бросались под вражеские танки. Но у златозубой вместо динамита в каждом брикете было, наверное, по лимону, то есть по миллиону рублей, а всего на ее животе было лимонов двенадцать, и Александра подумала, как тяжело теперь иметь деньги – ну как их перевозить? в чемодане? Ведь ни чеков, ни кредитных карточек, как у американцев, у людей нет, и вообще, кто при такой инфляции держит деньги в банке?

Стюард и стюардессы натянули на «Гундареву» ее платье, и стюардессы увели ее по проходу к себе, в свой служебный отсек между первым и вторым салоном. Лысый «Евстигнеев» ушел в хвост самолета под руку с юным стюардом. Пассажиры самолета обменялись красноречивыми взглядами и вернулись к своим делам: кто читать «Иностранную литературу», кто дожевывать свои деликатесы. Патрик снова застучал на своем «лаптопе», Лэсли с американским упрямством снова сунула в уши поролоновые пробки и натянула на глаза повязку – «невидимку», и Александра тоже нырнула в свой сон.

Тихо было в небесах над Россией, и Александра уснула мгновенно.

Но где– то через час -опять грохот, крики, землетрясение.

Открыв глаза, Александра увидела отступающего по проходу умытого «Евстигнеева» с гладко зачесанным нимбом оставшихся волос вокруг блестящей лысины и наступающую на него дебелую златозубую блондинку.

– Люди! Слушайте его, люди! – кричала она, сияя. – А ты, мерзавец, громче скажи! Громче! Я брала твои деньги, коммунист ты поганый?

– Нет, не брала, – лыбился «Евстигнеев».

– Громче, падла! Чтоб все слышали! Я украла твои деньги?

– Нет, не украла.

– Люди, вы слышали? Ты, паскуда, извиняться будешь?

– Я извиняюсь.

– Нет! Не так! Громче! Ты меня, курвец, на весь самолет позорил! Теперь на весь самолет извиняться будешь! Понял?!

– Понял. Я извиняюсь.

– Нет, ты туда иди, дальше! – она толкнула его по проходу вглубь самолета и с такой силой, что он чуть не упал. – Стой, тля! Вот здесь! Здесь тоже скажи: я брала твои деньги, сука ты мерзкая?

Патрик, ликуя, встал на сиденье – такого накала страстей он не видел даже в Гарлеме!

– Да, ладно вам, женщина! – стали вступаться пассажиры за лысого.

– Не надо! – сурово отмахнулась от них «Гундарева». – Он, подонок, меня еще в аэропорту ловил! В туалет зазывал! А я его отшила -я ж не блядь, я честная женщина! Ну, сучонок, я брала твои деньги, а? В голос говори, людям!

– Не брала, – твердил лысый. – Я извиняюсь.

– Он извиняется! Люди, вы слышите? Они теперь все извиняются! Он свой кошелек спьяну под кресло выронил, а на меня попер!

– Я извиняюсь.

– Да я тя убью, мерзавец! Ты мне ноги целовать будешь!

– Буду.

– На! Целуй! – Она вдруг подняла свою пудовую ногу, а «Евстигнеев» согнулся, как кронштейн настольной лампы, и чмокнул ее в толстую коленку.