Александр Жулин - Душа убийцы и другие рассказы

— Милый , никак ты ушибся? — слышит папа встревоженно-воркующий голос. — Господи, таскаешь в карманах всякую пакость!

Плоскогубцы щерят свои мелкие частые зубы. Папа орет, потрясая ногой, как если б по ней бестактно взбиралась гадюка — холодная, влажная, презрительно-беспощадная.

Образцовая мама сует в папин рот карамельку.

— Милый , — шепчет она. Глаза ее излучают печаль и безропотность. Кажется, в эту минуту она с папой прощается. Кажется — навсегда. Эта Тигрица!.. Сплошное коварство!.. — Милый ! — повторяет жена. — Не забудь про картошку! Килограммчиков десять!

«Милый», многократно повторенное, придает карамельке вкус мыла. Карамелька проскальзывает в папино горло. Изо рта папы исходит мыльный пузырь… Впрочем, пузырь — это, пожалуй, уж слишком. Литературное преувеличение. Но душа папы, безусловно, клокочет. Как, впрочем, и душа образцовой мамы Коляна.

А у Вовчика папа — зараза.

Во всяком случае, так мама Вовчика говорит. А она, будьте уверены, знает, что говорит. Даром, что не такая она образцовая.

— У, зараза! — говорит в сердцах в объемистую папину спину. — Конечно ж, у тебя неотложное дело?

Спина папина в полинявшей футболке недвижна, горой. Но шея и уши краснеют. По телевизору передавали футбол, спартаковцы бегали в красном, но шея и уши у папы стали краснее.

Мама подходит и трескает по полинявшей спине своим жилистым кулаком.

— Из-за этих зараз, — говорит в сердцах мама, присоединяя сюда, видно, и Вовчика, — придется самой потеть на собрании!

Кровь отливает от папиной шеи. Его уши — крохотные иероглифы-ушки, прижатые поверху к крутому затылку, — приобретают привычный белесый оттенок. Папа улавливает самое важное: ей придется! Но в этот момент что-то случается у ворот «Спартака»: то ли ударили кулаком по мячу, то ли судью подкупили. Папа вопит: «Судью подкупили!» Его крутой бритый затылок наливается кровью. И тут мама так лупит кулаком по полинявшей спине, что… Ей бы с таким кулаком на медведя!

— Тебе бы с таким кулаком на медведя! — сипит папа плачуще, но героически не отрывается от телеэкрана.

…Раздирая гребенкой рожки волос, разбрасывая по полу бигуди, эта необразцовая мама носится по квартире, торопясь на собрание. Спина папы снова недвижна — горой.

Мы же попрятались в норы, как звери, учуявшие запах охоты. Мимо нас шагали наши отцы, оторванные от футбола, от основательных размышлений об автоматических дверных шпингалетах, от множества других важных забот, — они шли недовольные, нервные, им предстояло узнать о достижениях своих сыновей.

Сыновья смотрели на них из подвала.

Папа Коляныча брел, натыкаясь на урны, то снимая, то надевая очечки.

— О чем размышляет? — с досадой воскликнул Колян, и мы промолчали.

Бледный и тощий, музыкальный папа Абашкина качался, будто от ветра, будто поддатый. Но — мы это знали — поддатым он не бывал никогда. Кларнетист, он шатался под вихрями враждебной ему музыкальной среды, которая выдувала его из оркестра Большого театра.

— Куда ему против Тигрицы! — тоскливо заметил Антоха Абашкин, сам бледный и тощий, и мы не возразили ему.

Широколицый и красноносый, папа Агеева, напротив, был удачлив и обычно поддат. Он и сейчас был поддатый, но шагал тем решительным, размашистым шагом, каким шагал по ступеням строительно-монтажного треста, в котором до царской площадки начальника ему оставалась самая малость.

Младший Агеев напряженно молчал. Пуще смерти не хотел он встречи отца и Тигрицы, и мы понимали, что дело не в боязни порки. Дело в Тигрице, но об этом позднее.

Мой батя двигал в иссиня-черных очках. У него как раз началась предмайская аллергия, и слезы из глаз струились ручьями. Но и в слезах батя был по-тевтонски мужественен и красив, и я полагал, что если кого и надо беречь, так это Тигрицу.

— Но ему нет дела до нашенских достижений! — сказал я со вздохом. — Он в своих достижениях завяз по уши! — И товарищи мои тоже вздохнули.

Замыкала шествие необразцовая мама. На ходу она мелко трогала волосы, будто тревожась, не забылись ли там бигуди, и непрерывно высказывалась. До нас доносилось грозное слово «зараза».

Все говорило о том, что нас ждет ужасный конец.

А достижения наши были такие.

Первое достижение — Вовчика заперли в туалете.

Он всю математику просидел в туалете, и только минут за пять до конца старшеклассники, обвально обрушиваясь из спортзала, услыхали жуткие вопли. И освободили, и торжественно препроводили узника в класс.