Александр Жулин - Душа убийцы и другие рассказы

Я остался один.

Неудобно признаться, но перед штормом у меня сохнет в носу, я чихаю, сморкаюсь, из глаз текут слезы… Я предупреждал их, товарищей по команде, я настаивал и ругался, чихая, а они верили радиосводке, они ржали, будто пираты над струсившим пленным, они отпихивали спасжилеты, которые я совал в их изнеженные, интеллигентские руки, они тыкали пальцами в направлении сонно-спокойной воды, и, в конце концов, ради шутки столкнули за борт меня.

Но только столкнули, как это и началось.

Поднялась невероятной мощи волна и, словно щепку, забросила яхту до облаков, затем потянула вниз, вниз, за собой, в мрачно-свинцовые недра свои… Парус свалился, поплыл красной тряпкою по волне… борт накренился, черпнул и… все было кончено. Лишь красная тряпка, еще какое-то время влекомая спиральной струею воронки, оставляла надежду… Нет, не выплыл никто.

Я остался один.

Беспощадные волны швыряли меня как чаинку; крутясь и барахтаясь, отбиваясь от натиска вод, я вел бой один на один против рассвирепевшей стихии, и если бы не спасжилет…

Очнулся я на теплом, белом песке.

Надо мной звенело птицами небо, мягкие волны лизали прибрежные гладкие камни, и над зелеными кронами дальних деревьев висела туманная дымка. Невдалеке одиноко стояла хибара.

Отвязав спасжилет, я направился к ней.

Никто не окликнул меня, не замычал, не заблеял, я вошел в хижину. В центре рос из земли пень, на его гладком просторном срезе лежали нож, копченая рыбина и картонный пакет в форме тетраэдра.

Никаких сил не было ждать хозяев.

Воровски я срезал угол пакета — о, чудеса, пиво!

Обливаясь от спешки, жадно припал — и не смог оторваться, одним глотком осушил тетраэдр до донца. И, волнуясь, вспорол ножом жирную кожу — брызнул пахучий соленый сок: я уничтожил рыбину за секунду.

И вновь захотелось пить.

Оглянулся вокруг и обомлел: кто-то смотрел, кто-то наблюдал меня, блестя возбужденным глазом из щели стены.

Первобытный инстинкт сработал мгновенно: я отпрянул, упал на бок, кувырнулся, отполз, в руке сам собой оказался нож.

Прислушался: точно, за стеной кто-то был! Быстро и шумно дышал внизу, у земли.

И беззаботно свиристела пичуга, шевелились безразличные воды, светило сквозь прутья веселое солнце!

Оттолкнувшись, как кошка, всеми конечностями, я прыгнул, приник к щели — и тотчас с той стороны шарахнулось небольшое и ловкое тело! И замерло в отдалении.

Мягко ступая, почти не дыша, я проследовал вдоль стенки и остановился, прислушиваясь.

Донесшийся хруст листвы засвидетельствовал, что преследователь повторил весь мой путь.

Я прыгнул к другой стене — там, на воле, словно что-то обрушилось, треск сучьев, стремительный шелест, огибающий угол с той стороны, и вновь кто-то замер, дыша по-прежнему шумно и часто, и, казалось, наблюдая меня.

Тогда, передвигаясь изломанными рывками и затихая время от времени, чтобы послушать, я подскочил к двери, свитой из прутьев, пнул ее резко и сразу выбежал. И мгновенно обернулся к врагу.

Никого.

— Эй! — крикнул я. — Кто там есть? Выходи!

И обомлел: из хижины, только что оставленной мною, выходил человек.

Я, растерявшись, спросил:

— А где собачка?

— Какая собачка? — быстро откликнулся он и облизал языком, острым и серым, бесцветные губы. — Нет здесь собачки! — повел шеей, как если бы жал воротник.

А на меня напала невероятная дурь.

— Такая собачка, — идиотски заспорил, — лилипуточка на ножках-тростиночках. Куцый хвост и шерсть — словно поросль мха. Но очень породистая. И все время поскуливает и дрожит.

— Нет здесь собачки! — тут же возразил человек и мелко сплюнул. — Никогда не было и не будет! — повел шеей, вытягивая ее из будто бы тесного воротника.

— Мерзкая собачонка такая, беспрестанно подглядывает и трясется, полаивает и сипит, такая махонькая злобная собачонка!

Он снова сплюнул, облизал бесцветные губы.

— Нет! — закричал громко, упрямо. — Нет здесь собачек!

И только тогда я вдруг осознал никчемность своих слов и подивился тому, как легко человек ввязался в бестолковые пререкания.

И только тогда пригляделся: да что же за человек такой? Пустынное место, дикая хижина, песок и жара, а он — в городском полном костюме, даже при галстуке, в закрытых черных и пыльных полуботинках! И быстро-быстро мигает, сплевывает безостановочно, после чего высунет на миг язычок, проведет им по бесцветным губам и тут же спрячет его.

Только этого не хватало!

— Яхта, шторм, ураган, все утонули, я спасся! — внятно проговорил я, пытаясь донести смысл сказанного до его сознания, по-видимому замутненного.