Александр Жулин - Душа убийцы и другие рассказы

— Опять за свое?

Я угодливо хохотнул. Вокруг меня все еще был розоватый туман. Голыми руками Стас мог меня взять, и он, кажется, именно этим и собирался заняться. Спасаясь, я прищелкнул намекающим языком:

— Назвал Афродитой!.. В честь, понимаешь, одной… У меня теперь, знаешь, новая девушка…

— Поздравляю! — гаркнул он и прищурился. — Может быть, они и стоят друг друга!

Что он имеет в виду? Я тупо кивнул. Проследил его взгляд. Его взгляд так и рыскал, так и обшаривал мою Афродиту. Она смутно светилась в проеме ворот. Серебристая, гладкая… Мне показалось, что слова его несли положительный смысл.

— Что, все Афродиты такие жирафы?

В том горячечном состоянии, в котором приятно носиться по троллейбусным проводам, но невероятно трудно изжарить яичницу, я никак не мог уяснить положительный смысл его слов. Но я чутьем ощущал, что она ему нравится. Я ревновал.

— Отдай краскопульт! — вскричал жалко я.

— Жирафа! Длинна, как жирафа! И зачем ты подвесил ей фару? Разве нужны фары на кроссе? А никакой новой девушки у тебя не имеется! Никакую дурищу таким багажом не заманишь!

— Отдай краскопульт! — настаивал я, не зная зачем.

— Ты же выбросил! — ледяным тоном отрезал он. И пошел себе. Деловито, спокойно, как будто что-то обдумывая. Помахивая себе краскопультом.

Вот теперь и придется признаться вам кое в чем. А то вы подумали, видимо, обо мне: что за чокнутый мужик? У него девушку умыкнули — а он общается с умыкателем как ни в чем не бывало. Краскопульт увели — он вроде как и прощает. Наконец, оскорбили творение, то, чему было отдано несколько лет, — а он ни слова в ответ! Благо был бы хиляк, а то грудь — колесом, руки-ноги — железные, мотогонщик к тому же, значит — синяков не боится! Он не чокнутый случаем?

В том-то и дело, что чокнутый!

Я хотел бы признаться вам кое в чем, но… Скажем, ветка багульника. Знаете, эти невзрачные красноватые веточки, которые продаются ранней весной? Вы покупаете эту кривую ветку с сучками, круто, странно изломанными, на которых там и сям пришлепаны малозаметные темноватые почки. Вы покупаете и дарите девушке. Потому что и вы, и она тоже знаете, что стоит поставить эту веточку в воду, как через какое-то время из букашковидных багровых пришлепок вылезут вдруг нежно-сиреневые цветки. А ведь дарите вы, казалось бы, сухие, нелепые ветки. Да о чем разговор! Какое «казалось бы»! Ведь дарите вы вовсе не ветки, а гроздья необыкновенных весенних улыбок — соцветий! Вы их — и она тоже, конечно, — уже видите наперед. Хотя никаких цветков пока нет и в помине.

Запутал я вас?

А как иначе? Как иначе мне вам признаться… А-а, все равно не поверите!

Ну вот, скажем, обмолвился я про приятеля Леню: «Кандидат физматнаук», — я сказал. А какой он кандидат, когда ему двадцать один, он мне ровесник и пока еще учится на мехмате! Но дело-то в том, что как на ветке багульника вы мысленно уже видите нежные звездочки, так… Да нет, вы не видите! Вы — представляете! Вы предвкушаете! А я знаю доподлинно. Его вижу — будущим. Я вижу: кандидат физматнаук, тощий, нервный мужчина под сорок пишет рассказ, и рассказ этот помещается в книгу, куда помещаются и эти заметки. Посмотрите в конец этой книги! Увидели? Потом я увижу его еще режиссером в кино…

Вот также я вижу и Стаса в будущем времени, который в сегодняшнем времени отбил у меня Стеллу и увел краскопульт, но если бы знали вы, каким я увидел его через четырнадцать лет! Лучше не надо. А Стеллу?

И как я могу к ним относиться иначе, если через четырнадцать лет они станут… А вот не скажу! Вы же не верите!

Конечно, я вижу не каждого в его будущем. Совершенно не вижу себя, например, в своем собственном будущем. И вообще прозрения эти накатывают совершенно случайно, но уж если накатит… А они говорят: чокнутый. Впрочем, говорят, конечно, не оттого, что знают о моей этой интересной особенности (я, естественно, не распространяюсь о ней), они судят меня по поступкам, которые им непонятны. Недалекий, доверчивый — это еще самое сладкое. Дурачок — это уже посильней. Ну и так дальше.

А я и в самом деле скорее всего недалек. Когда я с ними общаюсь, то путаюсь — с каким временем дело имею. Представьте, скажем, кто-то (не Стелла, не Стас, нет-нет) орет на меня, а я его вдруг вижу на смертном одре… Есть за мной и другое.

Может, и в самом деле когда-нибудь придут за мной санитары в белых халатах — этакая парочка бугаев с косыми ухмылками и стерегущими глазками?

А тогда… Восстановим цепочку событий. Итак, Стас испарился. Я начал в себя приходить. Что же случилось? Я был так счастлив, а он пришел и испортил. А воровство краскопульта? Нет, по какому праву он его прихватил?