Франсуаза Саган - Потерянный профиль

— Что вы сказали, Юлиус? — осведомилась она.

— Я говорил этой даме, — ответил Юлиус без тени страха, — что эта картина ужасна.

— Вы полагаете, это было необходимо? — произнесла она. — К тому же это не так уж плохо.

И она указала на св. Себастьяна, пронзенного стрелами, которого только что прикончил Юлиус. Движение ее подбородка и тон голоса были само совершенство: смесь презрения к картине, сострадательной терпимости к слабости хозяйки дома, плюс непринужденный призыв к порядку и соблюдению вежливости для Юлиуса.

— Эта картина рассмешила меня, — сказал Юлиус А. Край совсем другим голосом, с каким-то присвистом. — Я просто не могу.

Памела Алферн в сопровождении Алана присоединилась к нам, вопросительно глядя на всех. Ей послышалось что-то, похожее на лай, она уловила какое-то замешательство среди гостей и на всех парусах бросилась к месту битвы.

— Юлиус, — спросила она, — вам нравится живопись Кристобала?

Юлиус, не отвечая, обратил к ней свой свирепый взгляд. Она чуть отступила, но тотчас обрела манеры хозяйки дома:

— Вы знакомы с Аланом Эшем, мужем Жозе?

— Вашим мужем? — спросил Юлиус.

Я кивнула. Он рассмеялся смехом тевтонца, из глубины веков, немыслимым, неуместным, поистине ужасным.

— Что здесь смешного? — сказал Алан. — Вы смеетесь над картиной или над тем, что я муж Жозе?

Юлиус А. Крам взглянул на него в упор. Он казался мне все более и более экстравагантным. Во всяком случае, смелости ему было не занимать: на протяжении трех минут бросить вызов г-же Дебу, хозяйке дома, и Алану значило обладать достаточным хладнокровием.

— Я смеялся сам по себе, без причины, — неожиданно произнес он. — Не понимаю, дорогая, — сказал он, обращаясь к г-же Дебу, — вы постоянно упрекаете меня, что я не смеюсь. Ну вот, вы можете быть довольны: я смеялся.

Вдруг я вспомнила, что слышала о нем. Юлиус А. Крам был могущественным дельцом, он пользовался значительной поддержкой в политических кругах, и, несомненно, знал, в каком состоянии швейцарские счета у трех четвертей приглашенных. Говорили, что он великодушен, а также, что он очень жесток. Его боялись и повсюду приглашали. Это объясняло двойственную — снисходительную и принужденную — улыбку г-жи Дебу и Памелы Алферн. Мы стояли все четверо, смотрели друг на друга и не знали, что еще сказать. Нам с Аланом, разумеется, не оставалось ничего другого, как пойти поздравить художника, несшего караул у входа, и возвратиться в наш кромешный ад. Но ситуация, разрешавшаяся простейшим образом с помощью слов «до свиданья, до скорой встречи, счастлив с вами познакомиться» и т. п., вдруг показалась неразрешимой. Выход предложил Юлиус, решительно вообразивший себя вождем племени и пригласивший меня пойти, к буфету выпить. Буфет был в другом конце комнаты. Тем же жестом, что и в первый раз, он заставил меня следовать за собой, и мы продефилировали ускоренным маршем через всю гостиную. Сумасшедший смех и опасения одновременно раздирали меня, ибо взгляд Алана от гнева стал странно тусклым, почти остекленевшим. Я поспешно выпила рюмку водки, которую, не потрудившись осведомиться о моих вкусах, вложил в мою руку властный Юлиус А. Крам. Пчелиное жужжание вокруг нас возобновилось, и через мгновенье я поняла, что на этот раз обошлось без скандала.

— Поговорим серьезно, — сказал Юлиус А. Крам. — Что вы делаете в жизни?

— Ничего, — ответила я с некоторой гордостью.

И вправду, среди всех этих бездельников, без конца говорящих о своих «занятиях» — эскизах мебели, украшениях в финском стиле и прочих безделках — и не забывающих об участии в тысяче отраслей промышленности, мне было чрезвычайно приятно признаться в своей полной бездеятельности. Я была женой Алена, и мою жизнь обеспечивал он. Внезапно я поняла, что скоро уйду от него и что больше не смогу ничего от него принять, никогда, ни одного доллара, ни одного свидания. Мне нужно будет работать, влиться в веселую толпу людей, занятия которых расплывчато называются «пресс-атташе», «уполномоченный по культурным связям» и тому подобное… А еще мне понадобится счастливый случай, чтобы попасть в тот привилегированный круг, где встают только в девять часов, а к морю ездят два-три раза в год. Между мною и материальными заботами всегда кто-то стоял — сначала родители, потом Алан. Кажется, счастливое время миновало, и я, бедная дурочка, поздравляла себя с этим, как с приключением.

— А вам нравится ничего не делать? — Взгляд Юлиуса А. Крама не был строг. Он выражал ласковое любопытство.