Франсуаза Саган - Любите ли вы Брамса?

Прошла неделя. Когда Поль открыла двери своей квартиры, она чуть было не задохнулась от табачного дыма. Она распахнула в гостиной окно, позвала: «Симон!» — и не получила ответа. На мгновение она испугалась и удивилась. Из гостиной она прошла в спальню. Симон лежал на постели и спал, воротничок рубашки был расстегнут. Она снова его окликнула, но он даже не пошевелился. Вернувшись в гостиную, Поль открыла стенной шкаф, взяла бутылку виски, осмотрела ее и поставила на место, брезгливо сморщив лицо. Глазами она поискала стакан, не обнаружила его и направилась в кухню. Стакан, еще мокрый, стоял в мойке. Она застыла на месте, потом медленным движением сняла пальто и, зайдя в ванную, подкрасилась, тщательно уложила волосы. Но тут же отбросила головную щетку, рассердившись на себя за это кокетство, как за проявление слабости. Нашла время соблазнять Симона!

Вернувшись в спальню, она потрясла его за плечо и зажгла лампочку у изголовья кровати. Симон потянулся, пробормотал: «Поль», — и лег лицом к стене.

— Симон, — сухо позвала она.

Когда он обернулся на ее зов, Поль заметила свою косынку, которой Симон, ложась в постель, любил укрывать лицо. Не раз она высмеивала этот фетишизм. Но ей сейчас было не до шуток. Ее охватила холодная ярость. Она с силой повернула Симона лицом к свету. Он открыл глаза, улыбнулся, но улыбка тут же исчезла с его губ.

— Что случилось?

— Мне нужно с тобой поговорить.

— Так я и знал, — произнес он и сел на постели.

Поль отошла — с трудом она подавила желание протянуть руку и откинуть прядку волос, свисавшую ему на глаза. Она оперлась о подоконник.

— Симон, так продолжаться не может. Говорю тебе это в последний раз. Тебе нужно работать. Ты уже пьешь теперь потихоньку.

— Я же вымыл стакан. Я знаю, как ты ненавидишь беспорядок.

— Я ненавижу беспорядок, ложь и бесхарактерность, — гневно произнесла она. — И начинаю ненавидеть тебя.

Он встал с постели. Она догадалась, что он стоит за ее спиной с искаженным лицом, и нарочно не оглянулась.

— Я чувствовал, что ты меня уже давно не переносишь, — сказал он. — Недаром говорят, что от любви до ненависти один шаг.

— Чувства тут ни, при чем, Симон. Речь идет о том, что ты пьешь, бездельничаешь, тупеешь. Я говорила тебе, чтобы ты работал. Тысячу раз говорила. А сейчас говорю в последний раз.

— А дальше что?

— А дальше то, что я не смогу тебя видеть, — ответила она.

— Значит, ты можешь меня вот так бросить, — задумчиво произнес он.

— Да.

Потом повернулась к нему и заговорила:

— Послушай, Симон…

Он присел на край кровати, с каким-то странным выражением пристально глядя на свои руки. Затем медленно поднял ладони и закрыл ими лицо. Она озадаченно молчала. Он не плакал, не шевелился, и Поль показалось, что никогда в жизни она не видела человека, охваченного таким безысходным отчаянием. Она вполголоса окликнула его, как бы желая отвратить неуловимую для нее самой надвигавшуюся опасность, потом подошла к нему. Он тихонько раскачивался всем телом, сидя на краю постели, все еще не отнимая рук от лица. Ей подумалось, что он просто пьян, и она дотронулась до него, желая прекратить это бессмысленное раскачивание. Потом попыталась отнять от его лица ладони, но он не давался, и тогда она опустилась на колени, и взяла его за кисти обеих рук.

— Симон, погляди на меня… Симон, перестань дурачиться.

Ей удалось отвести его руки, и он поглядел на нее. Лицо у него было застывшее, неподвижное как у статуи и даже глаза такие же незрячие. Невольным движением она положила ладонь на его веки.

— Да что с тобой, Симон?.. Скажи, что с тобой… — Он нагнулся, прижал свою голову к ее плечу и глубоко вздохнул, как очень уставший человек.

— А то, что ты меня не любишь, — спокойно произнес он, — и, как бы я ни старался, все напрасно… И то, что с самого начала я знал, что ты меня прогонишь. И то, что я ждал, покорно согнув спину, а иногда все-таки надеялся… Вот это-то хуже всего — надеяться, особенно ночью, — прибавил он, понизив голос, и она почувствовала, что краснеет. — И вот сегодня это случилось — то, чего я ждал целую неделю, и никакой джин в мире не может меня успокоить. Я чувствовал, что ты потихоньку меня ненавидишь. И вот, Поль, — и тут же повторил: — Поль…

Она обхватила его обеими руками и прижалась к нему со слезами на глазах. Она слышала свой собственный шепот, ободряющие слова: «Симон, ты с ума сошел… совсем как ребенок… Дорогой мой, бедняжка ты мой любимый…» Она покрывала поцелуями его лоб, его щеки, и вдруг ее пронзила жестокая мысль, что вот она уже и вступила в стадию материнской любви. В то же самое время что-то в ней упорствовало, находило усладу в том, что, убаюкивая Симона, она баюкает их старую общую боль.