Виктория Трелина - Жила-была девочка - Повесть о детстве прошедшем в СССР

– Возьми в руки, и положи аккуратно, – дедушка сверлит меня глазами. Меня не надо сверлить – я не боюсь. Никогда он не сделает мне ничего плохого, и орать сильно он не умеет. А даже если и заорёт, бабушка вступится. Никогда в жизни у нас в доме никто не ссорился. Что ж, пора это исправить! Как ещё доказать им, что я уже взрослая? Пусть скажут «спасибо», что не веду себя, как некоторые подростки из их воспитательных журналов. Сколько я перечитала этих рассказов. Я лучше любого учителя знаю, как нужно относиться к подросткам. Подростков уважать нужно. Уж своего ребёнка я буду понимать, никогда не стану запрещать ему гулять. Запретами можно только навредить. Была бы здесь мама, она бы меня поняла. Ведь она сама молодая, и возможно, тоже гуляет по вечерам в своём городе. Хотя, так думать не хочется. Вдруг она найдёт себе жениха и выйдет замуж. Нет. Глупости. Моя мама любит только меня. И сейчас моё время для гулянок. У меня настал тот самый возраст, когда девочка становится девушкой. Эти горе-педагоги даже не могут понять, что такое «переходный возраст». Мне надоели эти взрослые с их устаревшими взглядами. Я хочу быть, как все. Хочу гулять, целоваться, сидеть с Черновым на скамейке, хочу научиться произносить маты, не краснея, как Неманихина. Ерунда это, что девушка должна быть скромной. Кому я нужна со своей скромностью? Никто меня не любит, и не уважает, и не понимает…

Я беру дневник в руки. Мне очень хочется швырнуть его ещё сильнее. Я представляю, как он, выпадая из обложки, летит деду в лицо, как удивлённо и испуганно тот смотрит на меня, роняя очки…

Боже мой! Какая я дура! Это же мой дедушка, мой самый родной человек на свете, мой лучший друг, мой старший брат и отец. Это он вёл меня маленькую по глубокому снегу, рассказывая стихи о зиме, это с ним мы, вдвоём лёжа на узком диване, смотрели первый выпуск «Поля чудес», это с ним долгими уютными вечерами мы играли в шахматы, он рассказывал мне, как на костылях возвращался с войны через заминированное поле. Дедушка мой, любимый, прости. Никогда в жизни я не буду с тобой ссориться, никогда не стану называть тебя грубым словом «дед», никогда не усомнюсь в твоей правоте.

Я чувствую, что слёзы катятся по моим щекам, и радуюсь этому. Я хочу быть маленькой. Я боюсь вырастать и вступать в самостоятельную жизнь.

– Прости меня, пожалуйста, – всхлипываю я, переходя на рыдания. Я плачу, и мне становится легче. Ничего, ничего мне надо, кроме вот этого дома на окраине Малояблонова, кроме этих побеленных стен, звука швейной машинки, запаха тушёной картошки из чугуна, кроме стука калитки, и Нянькиных шагов в сенцах, кроме морозного узора на заклеенных жёлтой бумагой оконных рамах. Я не хочу расти. Мне не нужны эти пацаны, с их ранними матами и пьянками, мне страшно вступать в такую жизнь, где нужно целоваться и встречаться с парнями. Никакой Чернов ни сравнится с моими самыми дорогими людьми. Пусть Королёва целуется с хвастливым Виталиком и с алкашом-Юркой, пусть Швецова сидит да одиннадцати ночи с грязными гуцулами, пусть зазнавшийся Серёжка любит развязную матюкашку Ольгу. Я не хочу так жить, и не буду повторять за всеми, у меня есть своё мнение. Я верчу в руках, мокрый от слёз дневник. Я хочу обнять дедушку, но не могу – всё-таки мне не пять лет для таких нежностей.

– И ты прости меня, – дедушка берёт мою голову и неловко целует куда-то в бровь.

– Подымайся, там ужо жАних воротА обосрал, – Нянька, как обычно, не стесняется в выражениях, она произносит «жАних» на деревенский манер и «воротА», с ударением на последнюю «а». Её голос звучит весело и бодро. С утра это очень злит.

Я раздражённо натягиваю одеяло на уши, этот её юмор меня бесит. Нет у меня никакого жениха, и не предвидится даже. Вчера на школьном новогоднем празднике, Чернов весь вечер таращился на свою О. Б. В начале дискотеки, пока Ольги ещё не было, он сидел с грустным лицом, и подпевал Вадиму Казаченко: «Отболело, отгорело, наше счастье улетело…» А когда она появилась, сразу оживился и завыделывался: сел рядом, взорвал на неё хлопушку, курил на крыльце с девятиклассниками. «Но я хочу, чтоб ты узнала – мы можем всё начать сначала. Всё сначала, всё сначала-а-а», – это, собственно, продолжение песни. Ольга вест вечер танцевала с Королёвскими женихами: с Юркой и с нашим Чистяковым. Маринка изображала безразличие, а потом ревела за туалетом, придерживая пальцами накрашенные ресницы. С Серёжкой Бондариха не танцевала и не разговаривала. Кажется, они в ссоре. И провожать он её не пошёл. Да какая разница. Не пошёл провожать О. Б., но и на меня, ни разу не взглянул. Вообще ни разу, такого ещё не было. Я считала, что, всё же, нравлюсь Серёжке, пусть самую малость, но нравлюсь. Не зря же он сам пересел ко мне ещё в шестом классе. Да и балуется он только со мной. Сейчас, он даже Гаранину зажимать перестал. Боится, наверное, что О. Б. узнает.