Раймон Кено - День святого Жди-не-Жди

Зострил поднимает свою клюшку для гольфа, размахивается и одним резким мощным ударом сметает по меньшей мере двести три тарелки. Повсеместный посудобойный звон возносится в небо, за считанные секунды достигая предельной громкости. Участники и зрители с воплями бросаются на фаянс и фарфор. Одни ударом ноги раскалывают салатницы, другие запускают тяжелыми супницами в ряды компотниц, и все крошится со страшным грохотом. Соусницы и масленки вальсируют в воздухе и звонко тюкаются на землю. Знатоки, специализирующиеся на блюдцах, методично разбивают их о собственные лбы. Некоторые жонглируют и вдруг прерывают демонстрацию своей ловкости: на какое-то мгновение тарелки словно зависают в воздухе, после чего пикируют и разбиваются. Кто-то плюхается на большие овальные блюда и давит их своим весом. Один оригинал засунул голову в огромную сахарницу и высвободил ее ударом кофейника. Лё Бестолкуй с рычанием топчет собственную коллекцию. Манюэль каблуком плющит ребусы Капюстёра. Под усердными ногами Роберта чайные чашки Мачута уже давно превратились в крошку. Звон и грохот смешиваются с громкими воплями. И тут к этому неистовству присоединяется автоматное тра-та-та.

Набонид крушил свою посуду самостоятельно. Он поливал автоматной очередью шестьдесят пять тысяч семьсот пятьдесят фарфоровых предметов (не считая подставок для яиц), которые приберег до последней минуты; и подскакивали масленки, и кололись соусники, и трескались закусницы, и взлетали стопки тарелок; с каждой секундой росла груда осколков.

За каких-то десять минут не осталось ни одного целого предмета. Владельцы и посетители перестали вопить. Несколько упрямцев продолжали выискивать тарелки, ускользнувшие от уничтожения. Теперь раздавался только треск автомата, Набонид измельчал груду осколков. Осколки крошились, крошки распылялись. Облако пыли возносилось к небу. И вот наконец стрельба прекратилась [50] Сцена боя посуды — транспозиция древнего обычая североамериканских индейцев (в частности у племени куакиютль) под названием потлач (potlatch): две семейные группы сходятся на мирный поединок, их вожди по очереди бросают в огонь часть своего имущества, чтобы доказать сопернику пренебрежение к материальным благам. Этот ритуал, существующий также у меланезийцев и полинезийцев, описан в работе М. Мосса «Эссе о даре. Форма и причина обмена в архаических обществах» (1924), которую Кено читал в 30-е гг. .

Праздник закончился, вся Площадь была покрыта густым — не менее десяти сантиметров — слоем осколочного месива. Оказалось всего пять раненых: двое пострадали от огнестрельного оружия Набонида, одному неосторожному туристу Зострил, расправляясь с тарелками, расколол череп своей клюшкой для гольфа, и еще двое поранили себе глаза летящими осколками.

— Папа, ну и досталось же от меня чашкам Мачута!

— Ах, ребята! Как я вмазал каблуком по соусницам Мандаса! — радостно ответил Бонжан. — После такого сразу же чувствуешь себя лучше.

— Что будем делать теперь?

— Я бы пропустил стаканчик, — высказался дядя, который потрудился на славу.

К ним присоединились Мачут и Мазьё.

— Промочим миндалины, — предложил последний. — От этой пыли ну просто дьявольская жажда!

— А в следующем году — ваша очередь выставлять, — сказал Мачут, обращаясь к Бонжану.

— Это уж точно, — ответил тот. — Выдам не хуже вашего.

— Посмотрим, — ответил этот.

— В общем, не зря приехали, — подытожил дядя. — Одна куча мэра чего стоила!

— Да, но из-за этого чертова автомата никто не мог подойти и долбануть по его посуде, — заметил Бонжан.

— Действительно, — признал Мазьё. — Это неправильно! Он перебил все сам, это нехорошо!

К ним присоединился Мандас.

— Вы так не считаете? — спросили у него. — Что за манеры — бить все самому.

Мандас покачал балдой:

— Именно это про себя говорил я себе в мыслях своих последних.

— Нехорошо так поступать, — не унимался Мазьё. — Это пренебрежение населением, собственно говоря.

— Лучше бы он этого больше не делал, — изрек Мачут с внезапной угрозой в голосе.

— Да вы не нервничайте, — сказал ему Бонжан.

— А его сыновья? — вдруг воскликнул Мачут. — Ни одного не было.

— Даже младшего, — заметил Мандас.

Эта загадочность еще больше усилила жажду.

— Ну, что, пойдем к Ипполиту? — предложил Мазьё.

— O.K., — согласился Бонжан. — Дети, вы идете?

— Ага, патер, — ответили они.

— До чего ж они потешные, — заметил дядя Обскар.