Ирина Семина - Как мамочка за чудом ходила

Я люблю его так, как невозможно любить обычного ребенка. Когда обычные дети растут, они постепенно обретают самостоятельность, отдаляются и отделяются от мамы, пока не станут взрослой, автономной и самодостаточной личностью. Вот видите, и тут — автономность и самодостаточность… Но в этом случае — со знаком «плюс», а в нашем — со знаком «минус». Без меня он просто умрет. Поэтому я его все еще люблю как часть себя. Я не расслабляюсь ни на минутку и делаю все, чтобы защитить его и сделать по возможности счастливым. Хотя чаше всего мне трудно определить, счастлив ли он. Ведь он молчит, и лицо его безучастно, а те эмоции, которые он все-таки иногда проявляет, никто не может «перевести» на человеческий язык.

Я знаю про аутизм много, очень много. Ведь я старалась помочь моему мальчику, как только можно, и изучила проблему аутизма вдоль и поперек. Я знаю, что аутизм бывает разный, и в отельных случаях возможна полная адаптация к нормальной жизни. Я знаю, что многие гении и выдающиеся люди были аутистами. К сожалению, это не наш случай. Мы так и не научились ни читать, ни писать, ни говорить. Так бывает. Мой ребенок все еще бредет во тьме по бесконечному шоссе…

Вопросы «За что?» и «Почему?» в нашем случае неконструктивны. Просто так есть. А вот вопрос «Зачем?» все еще открыт. Зачем ему такой опыт? Зачем он мне? Что мы должны из этого понять, извлечь? Может быть, вы скажете, что глупо — задаваться такими абстрактными вопросами, когда нужно решать насущные проблемы. Но я верю в Бога и в то, что все, что нам ниспослано, — не просто так. У всего имеется какой-то глубинный смысл, и его очень важно понять. Иначе — зачем все это???

И вот сегодня вечером я, накинув теплую курточку, вышла на балкон, чтобы увидеть Вифлеемскую Звезду. Сынуля уснул, у меня есть время для себя. Хотя по-настоящему побыть одной мне не удается — все время незримо присутствует мой мальчик, я боюсь разорвать эту связь даже на секунду. Я смотрела на звезды — они были далеки, холодны и равнодушны, такие же отстраненные, как мой ребенок.

Я почувствовала, как трепыхнулось и заныло мое сердце — изболевшееся сердце матери «особенного» ребенка. Это было нельзя, мне ни в коем случае нельзя распускаться, ведь случись что со мной — и страшно подумать, что будет с ним. Поэтому я стала молиться, обращаясь туда, к звездам. Не о чудесном исцелении, нет. О том, чтобы мне ниспослали сил, твердости и понимания. Я исступленно твердила свою просьбу раз за разом и впала в какое-то странное состояние, не то транс, не то анабиоз. И вдруг одна из звезд стала падать. Хотя нет — не падать, а просто приближаться по широкой луге, стремительно увеличиваясь в размерах, пока не зависла прямо напротив нашего балкона, там, где в темноте угадывались крыши гаражей.

— Тихо, не кричи, — прошелестела Звезда, распространяя мягкое голубое сияние. — Просто направь мне мысль, и я тебя услышу.

Я ничуть не удивилась этому тихому голосу — боже мой, мало ли необычного и особенного в этом мире? Аутизм, например… И на меня вдруг снизошло необычайное, ясное спокойствие. Я перестала чувствовать свое тело, словно мой разум освободился от физических оков и стал автономным. И мысли вдруг стали легкими и ясными, как будто очистились от шелухи случайных слов и ассоциаций. Только она и я, и между нами — прямой луч связи.

— Скажи мне, Звезда, — мысленно позвала я, — зачем нам ниспослано такое испытание?

— Какая разница? Разве от знания что-то изменится? — ответила Звезда.

— Изменится, — твердо сказала я. — Для меня — да. Это придаст мне сил, если я буду знать, почему мой мальчик обречен брести во тьме.

— «Брести во тьме»… — И Звезда засмеялась. Смех у нее был тонкий, серебристый. — Да он куда более зрячий, чем любой землянин и чем ты — тоже.

— Зрячий? Нет, ну конечно, он не слепой, он все видит. Но не воспринимает! Иногда мне кажется, что он смотрит в другое измерение.

— Так оно и есть, — подтвердила Звезда. — Он не хочет, не может смотреть сюда, на Землю, где бредут во тьме миллиарды зрячих. У него обнаженная душа.

— Обнаженная душа?

— Да. Он слишком честный, понимаешь?

— Не понимаю, — призналась я. — Что ты пытаешься мне сказать? Что значит «слишком честный»?

— Он не может играть по вашим правилам, — объяснила Звезда. — Ему больно…

— Больно — что?

— Ваши души изначально бывают чисты, но стоит вам родиться, и вы постепенно начинаете обрастать коркой. Наращиваете панцирь, чтобы можно было более или менее сносно существовать. А у него такой корки нет. Поэтому он очень уязвим. У него совсем нет зашиты…