Ольга Коренева - А! А! Мадагаскарка

- Ну, не так уж всё ужасно, - успокаивал отца Никодима монастырский юрист Юра. – Глянь в интернет, есть и хорошее. На островах не только рыба, есть ещё и морские котики, и голубой песец. Там даже краеведческий музей есть.

- И что в этом музее, пингвины? – с горечью спросил батюшка.

- Нет, всё гораздо интереснее. Там есть один скелет морской коровы. Этих скелетов в мире осталось всего одиннадцать. Представляешь, эта дива морская обитала там до того момента, как Командоры стали местом для пополнения припасов: «коров» истребили очень быстро, буквально за 40 лет. Морские коровы не имели средств к борьбе за существование, оттого не сумели выжить. Представляешь, эти существа весили 200 пудов, а в длину были больше 9 метров!

- Ну и что? – горько усмехнулся отец Никодим. – Ладно, - обречённо вздохнул он, - будем налаживать там жизнь.

Прощание было грандиозным. Какой великолепный стол с пирогами, с ароматным чаем и с пирожными собственного приготовления! И компот такой наваристый! И варенье! В трапезную набились почти все прихожане. За столами сидели очень плотно. Эмма оказалась рядом с Юрой, молоденьким юристом. Все тихо переговаривались. Несчастный батюшка со своим поникшим семейством сидел во главе сестринского стола.

Эмма медленно жевала пирог с рыбой и думала: ну почему всё так случилось, за что всё это, ну за что?

Мысли перекидывались с одного события на другое. Снова вдруг вспомнила Пашу. Потом задумалась о себе. И почему-то – о Заповедях.

- Юр, вот скажи, а для чего надо соблюдать заповеди? – повернулась она к юристу.

Он проглотил еду и ответил:

- Да чтобы не навлечь на себя большие беды. Это – техника безопасности.

Просто и понятно, - подумала Эмма.

Она решила в последний раз поисповедоваться у батюшки Никодима. Он должен был провести ещё одну службу перед отбытием.

Вечером они с Леной и Надей мыли посуду. Это были горы тарелок, чашек, кастрюль, сковородок, ложек и вилок. Жуткая уйма! Мыли несколько часов подряд. На помощь пришли прихожанки. Справились наконец-то, уф!

Перед сном они всей кельей – Эмма, Надя и Вера – долго молились. Сначала – обычные вечерние молитвы, Апостол и Евангелие. Потом – за отца Никодима с семейством, клали за них поклоны.

Было уже очень поздно, когда легли спать. Эмма уснула мгновенно.

На следующий день она заболела. Жуткая головная боль, тошнота, слабость. Это дало себя знать переутомление и переживание.

Оклемалась она дня через два. И с утра пораньше помчалась в храм на исповедь.

Служба уже началась, тепло сияли свечи, густо благоухал ладан, Эмма нежно и радостно жмурилась. Она очень хотела поговорить с отцом Никодимом, рассказать ему о глубоком, важном, насущном.

Но что-то странный голос у батюшки Никодима, очень уж низкий, что это с ним? И тут она увидела его - невысокий, широкий в плечах, с русой бородкой, круглолицый… Да это же не он! Это же…Да это…

Это другой батюшка! Значит, отец Никодим уже отбыл. Ну да, конечно! Они же потом всем монастырём за него молились! Как она могла забыть!

Эмма расстроилась. Чуть не плача, она встала в правый придел храма.

Но голос какой-то очень уж знакомый. Да и фигура… И лицо… Не может быть! Но… Да, это он! Точно, он! Но как? Как?

- Кто этот батюшка? - тихо спросила она у прихожанки рядом.

- Это наш новый, отец Илларион, - шёпотом ответила та.

На исповедь она встала последней. И когда подошла к нему, убедилась окончательно, что это он! Паша! В рясе он казался выше и стройнее. Русая курчавая бородка очень шла ему.

- Я не буду исповедоваться у лгуна! – сказала она с вызовом, глядя ему в глаза. – Ты Паша, а не Илларион!

- Это моё имя в постриге. Я иеромонах, - ответил он спокойно.

- Ну, ладно, верю. Но в остальном ты мне всё врал! – резко сказала Эмма.

- Я был честен, - ответил он.

- Ты врал, что ты сын известного поэта, что та самая зонтница – твоя семейная, ты же всё врал, ну не было сына с именем Павел у поэта того знаменитого!

- Я говорил правду, - сурово ответил священник. – Моя мать была молоденькой журналисткой, когда её соблазнил тот любвеобильный рифмоплёт. Обрюхатил и бросил. Но она была гордая, скандалить не стала. А дед мой был атташе в Турции когда-то, и зонтницу ему в своё время, когда она, эта вещь, уже сделала своё дело, подарил ему консул. Было это в Стамбуле. Эту вещь я помню с детства, я туда прятал конфеты, которые таскал из вазы в гостиной. А потом она исчезла. Говорили, дед подарил её какой-то своей юной пассии, которая ему во внучки годилась.