Александр Окунь - Камов и Каминка

Художник Камов усадил его на скамейку и вскоре вернулся с влажной салфеткой, которой отер покрытое каплями пота лицо и шею товарища.

— Вроде полегчало… — подумав, сказал художник Каминка, пошевелил бровями и надел очки. — Ну, пойдем. Только читать я больше не буду.

В следующем зале была выставлена инсталляция Дуделе. Художник ввел в матку бесплодной женщины оптические волокна и транслировал изображение на большой экран на стене слева. Судя по разговорам, месседж сводился к трагедии Пустоты как обиталищу Ничего.

Стена напротив была вся покрыта непонятно из чего сделанными кружевами, на взгляд художника Каминки, изумительно красивыми.

— Это работа какой-то или какого-то Бен Маймон, — шепнул ему в ухо подошедший художник Камов. — Я тут встретил Кляймана, так он объяснил: все сделано из газетных листов. Смысл в том, чтобы показать бессмысленность газетных текстов. Метафора: мол, режь, дырявь, читай — один хрен.

— Правда? — опечалился художник Каминка. — А так красиво…

— Ничего не поделаешь, — ответил художник Камов, — а Кляйман, я смотрю, у вас большой человек.

— У вас тоже, ты что, не знаешь, что его академиком избрали? — сказал художник Каминка. — Только у нас он теперь не Кляйман, а Кляй.

— Вроде слышал, — неуверенно сказал художник Камов, — ты же знаешь, я не очень слежу.

Вокруг них шумела, толкалась толпа, время от времени какие-то люди здоровались с художником Каминкой, поздравляли его, что-то ему говорили, но он, невпопад отвечая, растерянно оглядывался, будто раздумывая, не сбежать ли ему, пока есть возможность.

Следующий, довольно камерный, небольшой зал занимала инсталляция Асафа бен Арье. В зале, от пола до потолка затянутом черной тканью, светились два экрана. На правом мерцало изображение лежащего на кровати исхудавшего старика с опухшим, отечным животом и инфузией в руке. Человек громко, хрипло дышал, изредка рваным зигзагом поднося к темному лицу правую, словно состоящую из одних обтянутых тонкой сморщенной кожей костей и сухожилий руку. Несколько секунд рука хаотично металась перед лицом и таким же зигзагообразным, неровным движением падала на простыню.

На другом экране художник Каминка увидел Асафа. Он был в белой бейсболке и черной тишотке, на которой красными буквами было написано «Кока-Кола».

— Как ты себя чувствуешь, папа? — спросил Асаф.

Рука человека на соседнем экране пунктирными рывками поползла вверх, но на полдороге дернулась и упала. Створка сухих губ разлепилась, обнажив бледные беззубые десны и сухой распухший язык.

— Что ты сейчас чувствуешь, папа? — печальным голосом спросил Асаф.

— Асаф, мальчик…

— Господи, что это? — прошептал художник Каминка.

— Привет, Каминка, поздравляю!

Художник Каминка повернулся. Рядом с ним, растягивая в улыбке губы широкого рта, стоял Анатоль-Нафтали Кляй. Краем глаза художник Каминка увидел, как в их сторону пробивается сквозь толпу Кира.

— Гениальный ход. — Кляй подбородком дернул в сторону экранов.

— Сегодня я долго смотрел на небо, — прозвучал скорбный голос Асафа, — оно было светлым…

— У него папаша загибался от рака, — сказал Кляй, — так он его последние дни снимал, параллельно документируя свои реакции на его умирание, а потом…

— Второе апреля, — продолжал Асаф, — двенадцать часов сорок три минуты. Неминуемая смерть отца заставляет меня по-другому осознавать Пустоту. Ничего. Я начинаю…

— А потом, когда старик наконец откинул копыта, Асаф, — с уважением сказал Кляй, — заснял вскрытие. Полный атас…

Художник Каминка вцепился в руку художника Камова.

— Пойдем отсюда, я это смотреть не буду.

— Ты, Каминка, всегда был слабак. И ретроград, — осуждающе сказал Кляй. — И откуда у тебя вдруг яйца взялись в концепт играть?

— Потом скажу, — отмахнулся художник Каминка и потащил художника Камова в зал, где были выставлены работы Смадар, Жака Люка и Шрекингера.

Смадар на этот раз очевидно пролетела мимо цели. Концепт фотографий свежевырытых пустых могил и нескольких повешенных между ними саванов с надписями «Где Смадар?» никак не мог тянуть на неожиданное и оригинальное решение темы выставки. В отличие от нее Жак Люка представил перформанс, отличавшийся сразу несколькими достоинствами: простотой, элегантностью и краткостью. Нашим героям повезло: они как раз попали к самому началу. Люка, молодой, красивый, длинноволосый, обнаженный до пояса, стоял на высоком подиуме, окруженном толпой зрителей. За ним на выкрашенной темно-красной краской стене были укреплены мониторы, на которые транслировался перформанс и на которых он будет потом прокручиваться, ибо сам Люка, понятное дело, прибыл только на открытие.