Вольфрам Флейшгауэр - Три минуты с реальностью

Резкая реакция Джульетты выбила у отца почву из-под ног. Он отпил кофе, избегая ее взгляда.

— Последние дни дались мне тяжело, — спокойно сказала Джульетта. — Отчасти я сама виновата. И ни в чем тебя не упрекаю. Но я требую, чтобы ты наконец стал воспринимать меня как взрослого человека. Почему ты не рассказал мне это еще в Берлине? Почему?

Он поднял руку, прося ее замолчать.

— Вижу, сам вижу. Я был не прав. Но позволь мне хоть как-то оправдаться.

Она вдруг обратила внимание на его сильные руки. Он здорово играет в теннис. Его физическая форма просто всем на зависть: само здоровье. В противоположность ей с ее постоянными болями в желудке, изжогой, растяжениями, вывихами. По средам их в школе всегда взвешивали. Поэтому с воскресенья и до среды они голодали, а со среды до следующего воскресенья обжирались. Она по-прежнему ощущала этот ритм, даже когда пыталась есть нормально. Нормально? Что значит для балерины нормально? Нерегулярные месячные, щиколотки, тонкие до прозрачности, словно по ним долго колотили молотком.

— Он встал, скрылся в ванной и вскоре появился полностью одетым. Я спросил, где ты. Он в ответ нахамил. Это привело меня в ярость. Весь день я не находил себе места от беспокойства, а теперь еще вместо тебя обнаружил этого типа. Ну вот, слово за слово, и он набросился на меня, привязал к стулу. Взбесился. А когда привязал, сам не знал, что делать дальше.

— Что ты ему сказал?

— Я уже не помню. Знаю только, что он спросил: «Ищешь свою малышку, да?»

— Он обращался к тебе на ты?

— Да. Хотел меня спровоцировать. Потом произнес еще несколько грязных замечаний, которые я не собираюсь повторять. Он становился все агрессивнее, углубился в какие-то странные рассуждения о европейском декадансе… Ну вот, не знаю, что еще сказать.

Джульетта слушала с трудом, изо всех сил стараясь держать себя в руках. Через это придется пройти. Раз уж ее угораздило оказаться между двумя сумасшедшими.

— Ты ведь знаешь, когда меня провоцируют, я становлюсь неприятен. Потом он потерял над собой контроль и набросился на меня. Как безумный. Связал и полночи нес какой-то бред. В остальном то, что я рассказал полиции, правда.

Джульетта на него не смотрела. Отец продолжал говорить, но она давно не слушала его по-настоящему. Хотя ей нужно знать все. Все подробности. А ее просто выворачивало наизнанку, стоило только представить себе эту сцену. Почему? Что за театральность? Отец в ее квартире, привязанный к стулу словно заложник? Чтобы она нашла его. В таком виде. Значит, это было направлено против нее? Плевок под ноги? Ах шовинистическая задница! Вот почему он бежал от нее как от чумы. Наверное, решил, что извращенное чувство отца каким-то образом пачкает ее, лишает чистоты. Тогда и сам он грязная латиноамериканская свинья.

— Что ты ему сказал? — снова спросила она.

— Он обзывал и оскорблял меня…

— Ты! Что ты ему сказал?!

Он испугался ее крика, замолчал и отвел глаза.

— Ты сказал, чтобы он отцепился от меня, так?

Он кивнул.

— Ты угрожал?

Он пожал плечами.

— Ну, не напрямую, но… кое-что сказал.

— Почему? Почему ты так себя ведешь?

— Я знаю, я не прав.

— Не прав! Черт тебя подери!

— …Ситуация так сложилась. Он меня провоцировал…

Она возвела глаза к небу.

— И сколько еще «ситуация» будет повторяться? Каждый раз, когда я познакомлюсь с интересным мужчиной? Ты больной. Тебе нужен психиатр, черт тебя возьми…

Он играл чашкой и качал головой. «Как я с ним обращаюсь?» — удивилась она. Что вообще за странный разговор? У нее завышенные требования. Ей было больно видеть отца в таком жалком состоянии. И потом, они не могут говорить об этом. Не получается. И она сама себя ненавидела за его слабость. Даже его оправдания звучали невнятно, неискренне.

Тут к их столику подошел портье:

— Senor Battin, disculpe, pero hay una llamada para Listed. Cabina ocho 144.

Отец посмотрел на него и покачал головой:

— Excuse me? 145

Портье повторил по-английски:

— Вам звонят, пройдите в восьмую кабину.

Отец поднялся.

— Это, конечно, Анита. Я сейчас вернусь, ладно?

Джульетта кивнула.

Портье ушел. Джульетта, скрестив ноги, смотрела ему вслед и пыталась разобраться в собственных мыслях. Вот как, значит, было дело. Сцена ревности. Отец угрожал ему, и Дамиан слетел с катушек. Но почему? Из-за своей собственной семейной истории? В нем скопилось слишком много ненависти. Может, ему вообще не нужно причины, чтобы выйти из себя. Но почему удар направлен против нее? Зачем рвать все сразу окончательно и бесповоротно?