Вольфрам Флейшгауэр - Три минуты с реальностью

Она прижалась к нему. Молча. В полной растерянности. Так прошло несколько минут. Свет на лестнице погас. Но они по-прежнему не двигались с места. Потом двумя этажами выше осветилась лестничная площадка, послышалась приглушенная музыка. Он отпустил ее, поцеловал в лоб, погладил по волосам, взял за руку и медленно повел вверх, в темноту.

Дверь была открыта. Дамиан вошел первым, пропустил ее и осторожно закрыл за ней дверь. Все еще не сказав ни слова. Потом помог ей снять пальто, повесил на крючок возле двери и потянул в гостиную.

Большую часть помещения занимала выложенная плиткой печь и концертный рояль. На рояле стояла горящая свечка — единственный источник света. Рядом кожаный диванчик, перед ним — журнальный столик. Позади стену украшала огромная фотография Нью-Йорка. В печке что-то трещало. Лутца не было видно.

Дамиан стоял, засунув руки в карманы, посреди комнаты и смотрел, как она нерешительно пристраивается на диване. Она вдруг почувствовала смущение. Дамиан выглядел не так, как раньше. Короткие волосы. Конский хвост исчез. Одежда тоже казалась необычной. Брюки и пиджак. Льняная белая рубашка. Коричневые полуботинки, сплетенные из полосок кожи. Их взгляды встретились. Он попытался улыбнуться, но она чувствовала, что он смущен не меньше ее.

Она встала, подошла к нему, коснулась лица. Он закрыл глаза, подставляя щеки ее пальцам. Ее единокровный брат. И возлюбленный. Слова с неистовой быстротой закружились у нее в голове. Она не могла иначе.

— Дамиан, — произнесла она. — Кто был в той машине?

Джульетта говорила с трудом, словно вопрос задал кто-то другой.

Он открыл глаза и улыбнулся. Но прежде чем успел что-то сказать, она страстно прижалась губами к его губам. Он ответил на ее поцелуй и крепко прижал к себе.

— Не знаю, — сказал он, когда ее щека уже спокойно лежала у него на плече. — Он был мертв уже четыре дня и последние две ночи пролежал завернутый в пропитанные бензином тряпки в гараже. Его семья получила три тысячи долларов. На это можно жить какое-то время.

Она хотела распрямиться. Но он не отпускал ее, прижимая к себе.

— Медицинский факультет платит за трупы гораздо меньше, — продолжал он. — Без этого я бы не выбрался из Аргентины живым. Даже сейчас я все еще рискую. Но если вести себя осторожно, подозрения постепенно угаснут, меня просто забудут.

Джульетта молчала. Его запах. Тепло его тела. Голос. Она почувствовала непреодолимое желание. Но это же невозможно.

— У тебя есть вода? — неожиданно спросила она.

— Конечно. Прости, ты же страшно устала. Сейчас принесу.

Но прежде чем он успел повернуться, чтобы сходить на кухню, она снова обняла его. Несколько минут они стояли, обнявшись, совершенно неподвижно. У нее было бесконечно много вопросов. Но ответ один: он жив. Только это имело значение. У них есть время. Остальное приложится. Она ощутила его ладони у себя на спине, прижимаясь щекой к его плечу. Потом закрыла глаза, вслушиваясь в его дыхание, в удары его сердца. Он погладил ее по волосам, провел пальцами по щеке и прижал к себе. Музыка кончилась. Проигрыватель с коротким щелчком выплюнул диск. Воцарилась тишина.

Через некоторое время он разжал руки, пошел на кухню и вернулся с бутылкой воды и стаканом в руках. Джульетта села на диван. Пока он наполнял стакан, она выпалила:

— Дамиан, я все знаю.

Он бросил на нее быстрый взгляд, но промолчал.

— Я была у Канненберга, — сказала она.

Он опустился на диван рядом с ней и протянул стакан. Потом погладил ее по голове и прошептал:

— Ты замечательно танцуешь, Джулиана Эчевери. Я люблю тебя.

Она улыбнулась, поднеся стакан к губам. Пока она пила, он начал говорить, сперва запинаясь, потом словно по необходимости и, наконец, быстро-быстро, стремясь выговориться и разделить с ней все, что с ним было. Он воскресил в ее памяти тот вечер, в среду, когда он пришел к ее родителям и впервые увидел ее отца. Сколько раз он представлял себе эту встречу, как он окажется перед ним — перед человеком с той фотографии, человеком, который выдал его мать. Он искал его несколько лет. Но у мерзавца оказался ангел-хранитель по имени Джульетта.

— После того ужина я словно сошел с ума. Это чудовище — твой отец! Мы с тобой брат и сестра! Мир встал с ног на голову.

Почему, какой в этом смысл? Ничего уже не будет как прежде. Во мне проснулась ненависть ко всему, чем я занимался в последние восемь лет, продвигаясь от одной лжи к другой. Потому что боялся. Только из-за собственной трусости. Все вдруг показалось смешным. И мой алфавит. И весь этот мир танго, не имевший ко мне никакого отношения, натянутый мною на себя, словно третья маска поверх второй. Но хуже всего, конечно… что мы… ну… ты и я… что это теперь невозможно. Именно это оказалось хуже всего. Это пробудило во мне жажду мщения. Ведь не моя же в том вина. Но я чувствовал себя виноватым. Сам себя не понимал. Хотел сказать тебе, но не мог. Он должен был это сделать. Хотя бы это. Но я не знал, как его заставить. Я заказал билет на ближайший самолет после представления. Сказал Нифес, что после представления — все. Она совсем потеряла голову. Поэтому в воскресенье мне пришлось подменить музыку. Я хотел разорвать все связи с этим миром. Окончательно освободиться. От танго. От Нифес. И это мне удалось. Но никакого нового рождения не произошло. Кем я был теперь? Я больше не был el loco, но по-прежнему оставался творением убийцы собственной матери, Дамианом Альсиной. Я хотел все тебе рассказать, но не мог. Мне было стыдно. И еще я не хотел, чтобы мы перестали любить друг друга. Я говорил себе: «Небеса подарили тебе сестру, удивительную девушку, радуйся! Забудь об ее отце. Прекрати попытки перехитрить собственную судьбу. Прости его и живи дальше собственной жизнью». Но я не мог. Казалось, на всем лежит проклятие. Когда во вторник ты уехала, я целый день бродил по городу. Уехать просто так? Я поехал к тебе и попытался написать письмо. А потом появился твой отец. Вдруг вошел в комнату. Я не слышал, как он вошел… Стоял, словно злой дух из сказки. И тут же начал меня оскорблять. Отвяжись, мол, от нее и все такое. И я сорвался…