Джаннетт Уоллс - Серебряная звезда

Я чувствовала себя так, будто меня избили. Птицы снова бродили по тому же проклятому полю, и нам всем теперь нужно было все еще раз повторить. Странно, мы с Лиз были расстроены, а остальные веселились. Дядя Тинсли сиял и похлопывал людей по спинам, поздравлял их с прекрасной работой, дети гудели, свистели и колотили друг друга, наклоняли головы и взмахивали плечами, имитируя эму, когда мы при свете уходящего дня шли назад к машинам.

Теперь, когда стало теплее, я взяла за правило по субботам ездить на велосипеде к Уайеттам, чтобы пообщаться и получить яичницу с беконом. Лиз обычно ездила проверить эму. Мистер Монки сказал, что пусть уж эму остаются на его поле, пока мы не сообразим, как забрать их обратно. Сестра говорила, что поймать эму невозможно – нам не удастся перегнать их или перехитрить. Единственное, что мы могли делать, – дружить с ними и пытаться завоевать их доверие.

В субботу, в начале мая, я вошла в кухню Уайеттов и увидела, что тетя Эл сидит за столом рядом с Эрлом и пишет письмо Труману. Он объяснял, что старался быть оптимистом, но, несмотря на усилия военных США, война шла совсем не так, как об этом говорили генералы. Американцы пытались изменить ход войны, но вьетнамцы, казалось, этого не хотели, да и наркотики стали серьезной проблемой. Труман и его девушка Ким Ан, которая обучала на базе военнослужащих вьетнамскому языку, вели серьезные разговоры о браке. Но Ким Ан тревожилась о своей семье, ее отец тоже работал на американцев, и ей хотелось знать, смогла бы она привезти родителей и сестер в Штаты, если они с Труманом поженятся.

– Кларенса не радует эта идея, – добавила тетя Эл, – и я всегда думала, что Труман женится на местной девушке. Но я говорю ему, что, если он привезет домой Ким Ан, я переверну небеса и землю, чтобы только помочь здесь ее семье, потому что нет ничего более важного, чем семья. – Она свернула письмо и положила его в конверт. – Как насчет яичницы?

Когда я тостом вычищала тарелку, в кухню вошел Джо.

– Я собираюсь на свалку, – сказал он. – Хочешь пойти?

На свалку свозили всякие замечательные вещи, и Джо нравилось находить вещи, которые кто-то выбросил, а он мог бы починить. Можно было бы найти разбитую газонокосилку, проигрыватель, швейную машинку, принести домой, разобрать на части и снова собрать.

Свалка находилась на противоположной стороне реки. Мы шли через мост, Пес трусил за нами. Был ясный, но ветреный весенний день, по небу плыли большие, плоские облака.

– Что ты думаешь о новостях от Трумана? – спросила я.

– О войне или о вьетнамской девушке?

– И о том, и о другом.

– Труман умница, – произнес Джо. – Ты никогда не выиграешь пари с Труманом. Если он говорит, что война идет плохо, значит, война идет плохо, и мне неважно, что считает папа.

Мы дошли до дальнего конца моста.

– Значит ли это, что ты не будешь поступать на военную службу? – спросила я.

– Совсем не значит. – Джо поднял плоский камушек и бросил его в реку. – Не перестают воевать потому, что начинают проигрывать. – Он обернулся. – Если Труман выберется оттуда и захочет привезти с собой эту девушку и ее семью, я не стану возражать. Восточные женщины симпатичные. Роджер Брам вернулся со службы женатым на филиппинской девчонке. И у них симпатичные ребятишки.

Свалка была окружена забором из цепей и листов рифленой жести, там цвел лилейник и за оградой росли деревья. Люди оставляли электроприборы и разные механизмы слева от ворот. Мы копались в коробках, рассматривая взбивалки для яиц, пишущие машинки и старые радиоприемники. Пес грыз куриные косточки и гонялся за крысами. Джо нашел часы, которые можно было бы починить, и взял их с собой.

Мы шли назад через мост и по Холлидей-авеню, Пес бежал у наших ног. Пройдя мимо суда, мы свернули и двинулись по кварталу старых домов, перешли через железнодорожные пути, потом зашагали по вымощенной булыжником аллее, между аптекой и страховым агентством. Позади аптеки была небольшая стоянка машин, на второй этаж аптеки вела деревянная лестница. Внизу, у лестницы, рядом с металлическим баком для мусора стоял «Понтиак» Мэддокса.

После суда я не видела Мэддокса, но понимала, что рано или поздно столкнусь с ним, и боялась этого. Когда мы подходили к автомобилю, Пес побежал вперед, остановился, поднял ногу и начал писать на колесо. Будто знал, кто хозяин этой машины. Джо прыснул от смеха, я – тоже.

Вдруг дверь распахнулась, и вниз стал спускаться Мэддокс. Он возмущался: как смеет эта проклятая собачонка писать на его машину, это вандализм, это так же мерзко, как то, что мы порезали шины, и на сей раз он поймал нас за руку. Мэддокс схватил Пса за загривок, открыл багажник и бросил собаку туда.