Юрек Бекер - Боксер

Еще один возможный вариант возвращения: Арон хочет открыть ключом дверь, но не может, потому что изнутри в нее вставлен другой ключ. Приходится стучать. Паула открывает с улыбкой, она соблазнительно одета, а может, и вовсе не одета. Арона заключают в объятия. Самое роскошное угощенье, которое ждет на столе, лишь ненадолго задержит их, а после этого — постель. Объятия доставляют им куда больше удовольствия, чем в первый раз, который весь прошел под знаком неожиданности и неудобства, впредь же — только такие дни, длинная, надежная череда дней.

Арон задал себе вопрос, отвечает ли такая последовательность действий его желаниям, и сам себе ответил: «Да».

— Я и впрямь был тогда мужчиной в расцвете сил.

Я спрашиваю у него, не идет ли здесь речь о внезапном, неясном влечении, которое, подобно лихорадке, скоро приходит и так же скоро уходит и вызвано, к примеру, вполне естественной потребностью в женщине? Или, может быть, Паула, пока он сидел в машине, вдруг предстала перед ним в новом свете — отчетливей и милей?

— Трудно сказать. Правда лишь, что во время этой поездки я впервые думал о ней. А какой приятной она показалась мне с первого дня, ты можешь понять хотя бы потому, что я ни единой секунды не испытывал к ней недоверия. Ты ведь не думаешь, что я согласился бы оставить второй ключ тебе?

Мысли о Пауле занимали его до пограничного контроля. (Рассказы Арона заставляют предположить, что, представляя себе будущие отношения с Паулой, он неизменно думал о ней и только о ней, но совсем не думал о себе. Тем самым он, на мой взгляд, хоть и представлял себе, как она, желательно, будет вести себя в сложившихся обстоятельствах, но не позволял себе никаких высказываний на тот счет, что ему самому при этом надлежит делать, а что оставлять.) Потом машина притормозила — в первый раз, перед ними были русские солдаты и еще шлагбаум. Клиффорд успел тем временем заснуть. Один из солдат подошел к окошку машины. Шофер опустил стекло и предъявил ему какую-то зеленую бумажку. Недоверчивое заглядывание в машину доставило Арону несколько неприятных минут, потому что у него не было при себе никаких бумаг, которые давали бы ему право на пересечение границы, не было ничего, кроме обещания Паулы об этом позаботиться. Но солдат, обратясь вперед, подал какой-то знак, шлагбаум пошел вверх, и машина двинулась дальше, причем за все это время не было произнесено ни единого слова.

Арон понимал, что теперь находится в другой зоне, вот только не знал, в какой именно. После ухабистого поворота Клиффорд проснулся, протер глаза и заговорил, но тотчас смолк, вспомнив, вероятно, что Арон его не понимает. У Арона же больше не было охоты предаваться размышлениям, заснуть ему никак не удавалось, устать он не устал, только хотел есть, а потому оставались лишь пейзажи за окном. Он не прочь был завести разговор, разговор обо всем на свете, чтобы скрасить время, но как прикажете разговаривать с Клиффордом? Кроме немецкого Арон мог еще говорить по-еврейски и с грехом пополам на русском, потому что мать у него родилась в Петербурге и, покуда он оставался послушным мальчиком, учила его русскому языку. Арон вдруг подумал, что Клиффорд может оказаться евреем, для сотрудника «Джойнта» такое вполне естественно, может, и Паула тоже еврейка? Он сделал попытку заговорить, но успехом она не увенчалась. Клиффорд с улыбкой глядел на него и ничего не понимал. Потом, судя по всему, он тоже начал прикидывать, как бы они смогли понять друг друга. После нескольких напряженных секунд он вдруг спросил на русском языке:

— А по-русски вы, случайно, не говорите?

И, услышав ответ изумленного Арона, рассмеялся. Арон спросил:

— А вы-то откуда знаете русский?

— Что значит «откуда»? Я его изучал. А вы?

Они коротко представились друг другу, и Арон узнал, что Клиффорд не случайно владеет русским, более того, «Джойнту» нужен такой человек, порой даже просто необходим. Чтобы вести переговоры и переписку с советскими инстанциями.

— Да и при пограничном контроле не повредит, — сказал Клиффорд.

— Границу мы уже проехали.

Клиффорд выглянул в окно, обменялся несколькими словами с шофером и убедился, что границу они действительно проехали. После того как они перестали удивляться по поводу того, что владеют одинаковым языком, выяснилось: большого проку им от этого все равно нет. Живой разговор не завязывался, лишь беглые реплики по поводу видов за окном, масштабов разрушений и немцев вообще. Клиффорд завел речь о своих болезнях. Единственным преимуществом новой ситуации было то, что Арон получил пачку печенья, когда сказал, что так и не успел с утра позавтракать. Около полудня они свернули с шоссе и поехали по лесной дороге. Арон спросил, не значит ли это, что они уже приехали. Клиффорд в ответ сказал, что им еще ехать и ехать, просто, когда они ездят в Мюнхен, на этом месте всегда приходится заправляться, здесь стоит американский гарнизон. Из машины Арон видел солдат, сидевших на лугу, и среди них — молодых женщин. Он бы и не заметил их, когда бы шофер, высунув голову в окно, не издал громкий свист. Арон спросил у Клиффорда: