Владимир Сорокин - День опричника

Гул трапезную наполняет.

За батиным столом разговор вспыхивает. Всплескивает пухлыми руками толстый председатель Общества Прав Человека:

— Отцы мои! Доколе России нашей великой гнуться-прогибаться перед Китаем?! Как в смутное время прогибались мы перед Америкой поганой, так теперь перед Поднебесной горбатимся! Надо же — Государь наш печется, чтобы китайцы правильно свою подать платили!

Вторит ему Чурило Володьевич:

— Верноговоришь, Антон Богданыч! Они к мам в Сибирь понабились, а мы еще должны об их податях думать! Пущай нам больше платят!

Банщик Мамона головой лысой качает:

— Доброта Государя нашего границ не знает. Оглаживает седую бороду параксилиарх:

— Добротою государевой приграничные хищники питаются. Жвалы их ненасытны.

Откусывает Батя от ноги индюшачьей, жует, а сам ногу ту над столом воздымает:

— Вот это откуда, по-вашему?

— Оттуда, Батя! — улыбается Шелет.

— Правильно, оттуда, — продолжает Батя. — И не токмо мясо. Хлеб, и то китайский едим.

— На китайских «меринах» ездим! — ощеривается Правда.

— На китайских «Боингах» летаем, — вставляет Пороховщиков.

— Из китайских ружей уточек Государь стрелять изволит, — кивает егерь.

— На китайских кроватях детей делаем! — восклицает Потыка.

— На китайских унитазах оправляемся! — добавляю я.

Смеются все. А Батя мудро палец указательный подымает:

— Верно! И покудова положение у нас такое, надобно с Китаем нам дружить-мировать, а не биться-рататься. Государь наш мудр, в корень зрит. А ты, Антон Богданыч, вроде человек государственный, а так поверхово рассуждаешь!

— Мне за державу обидно! — вертит круглой головой председатель так, что тройной подбородок его студнем колышется.

— Держава наша не пропадет, не боись. Главное дело, как Государь говорит: каждому на своем месте честно трудиться на благо Отечества. Верно?

— Верно! — откликаемся.

— А коли верно — за Русь! За Русь!

— За Русь! Гойда! За Русь! За Русь!

Вскакивают все. Сходятся бокалы со звоном. Не успеваем допить, как новая здравица. Кричит Бубен:

— За Батю нашего! Гойда!

— Гойда-гойда!

— За родимого! Здравия тебе, Батя! Удачи на супротивцев! Силушки! Глаза зоркого!

Пьем за рулевого нашего. Сидит Батя, пожевывает, квасом кагор запивает. Подмигивает нам. А сам вдруг два мизинца в замок сцепляет.

Банька!

Ух ты, мать честная! Сердце сполохнуло: не померещилось ли? Нет! Держит Батя мизинцы замком, подмигивает. Кто надо — видит знак сей. Вот так новость! Баня ведь по субботам, да и то не по каждой… Заколотилось сердце, глянул на Шелета с Правдой: для них тоже новость! Ворочаются, покрякивают, бороды почесывают, усы подкручивают. Посоха конопатый мне подмигивает, щерится.

Славно! Усталость как рукой сняло. Банька! Гляжу на часы — 23.12. Целых сорок восемь минут ждать. Ничего! Подождем, Комяга. Время идет, человек — терпит. И слава Богу.

Бьют часы в зале полночь. Конец трапезе опричной повечерней. Встаем все. Громогласно благодарит Батя Господа за пищу. Крестимся, кланяемся. Направляются наши к выходу. Да не все. Остаются ближние, или по-нашему — опричь-опричные. И я среди них. Сердце бьется в предвкушении. Сладки, ох и сладки эти удары! В зале опустевшем, где слуги быстрые снуют, остались оба крыла, а еще самые проворные и отличившиеся из молодых опричников — Охлоп, Потыка, Комол, Елка, Авила, Обдул, Вареный и Игла. Все как на подбор — кровь с молоком, златочубые огонь-ребята.

Проходит Батя из зала большого в зал малый. Мы все за ним следуем — правое крыло, левое, молодежь. Затворяют слуги за нами двери. Подходит Батя к камину с тремя богатырями бронзовыми, тянет Илью Муромца за палицу. Открывается рядом с камином проем в стене. Ступает Батя первым в проем сей, а мы по положению — за ним. Едва вхожу я туда — сразу запах банный в ноздри шибает! И от запаха того голова кружится, кровь в висках молоточками серебряными стучит: Баня Бати!

Спускаемся по каменной лестнице полутемной вниз, вниз. Каждый шаг туда — подарок, ожидание радости. Одного понять не могу — почему Батя решил сегодня баню обустроить? Чудеса! Сегодня и златостерлядью насладились да еще, стало быть, и — попаримся.

Вспыхивает свет: отворяется предбанник. Встречают нас трое батиных банщиков — Иван, Зуфар и Цао. В возрасте они, в опыте, в доверии. Разные они и по характерам, и по кровям, и по ухваткам банным. Токмо ущерб их роднит: Зуфар и Цао немые, а Иван глухой. Мудро это не токмо для Бати, но и для них — крепче спят банщики опричные, дольше живут.