Марк Еленин: Семь смертных грехов. Роман-хроника. Книга первая. Изгнание

Наши любомудрые политические лидеры, захлебываясь от злобы и восторга, вызванного собственной значительностью, без конца толкуют о пробуждении русского национального духа, о всевозможных претендентах в управители России. Они закрывают глаза на правду истории, на то, что три самые сильные европейские монархии рухнули в тартарары, что ураган легко сорвал со священных голов короны, что революция одолевает контрреволюцию не только силой винтовок и террора, но силой идей, разделяемых массой, разделяемых всем народом.

Такова историческая правда, господа! Такова правда, профессор Шабеко! Да-с! Dixit»

...Утро начиналось прохладное и пасмурное. Андрей, с трудом протиснувшись к поручням, встал у борта. «Надежда» входила в Босфор. По обеим сторонам пролива медленно проплывали виллы, мечети с копьеобразными минаретами, какие-то живописные развалины. Вдали, подернутая сеткой тумана, широким полукругом вырисовывалась причудливая панорама Стамбула. Ветер, дующий с юга, казался холодным. Шныряли катера под всеми европейскими флагами. По берегу сновали автомобили, экипажи, трамваи — шла обычная, незнакомая и чужая жизнь. Беженцы взирали на нее с настороженностью и испугом. На палубах «Надежды» воцарилась тишина. Говорили почему-то вполголоса. На «плавучую Россию» было страшно смотреть: грязные, изможденные, оборванные и испуганные люди — точно выходцы с того света. Морское путешествие доконало и тех, кого пощадило отступление и эвакуация. «Надежда» минут десять еще двигалась малым ходом вперед, потом забурлила за кормой вода, загрохотали в клюзах якорные цепи, плюхнулись о воду якоря, и судно остановилось.

И сразу к борту подошел белоснежный катер. По трапу поднялись какие-то люди в разноцветных, обильно расшитых золотом мундирах, все похожие на адмиралов, и люди в штатском и скрылись в капитанском салоне. Люди в штатском, с фесками на головах, тут же побежали по кораблю, осматривая палубы и трюмы, — на некоторых появились белые халаты с капюшонами и резиновые перчатки на руках, — они словно принюхивались издалека и ко многим больным предпочитали не подходить.

«Карантин! Карантин!» — понеслось страшное слово.

Белоснежный катер поспешно отвалил.

И тут же поднялся на мачте желтый флаг: «Карантин. На берег съезжать нельзя!» На корабле творилось неописуемое. Недавняя тишина сменилась общим ревом, криками, стрельбой в воздух. Люди неистовствовали. Чувство обреченности охватывало каждого.

— У нас нет воды! Мы умираем от голода! Ради бога, воды! Проклятые! Убийцы! — неслось с палуб. — Мы умрем здесь!

У корабельных шлюпок разгорелась борьба. Одна из шлюпок, которую пытались спустить на воду, сорвалась с талей и, перевернувшись, упала. Возле другой стреляли друг в друга. Третью стойко обороняла группа матросов во главе с помощником капитана. На мостике появился никому не известный высокий человек в морском мундире, закричал в жестяной рупор срывающимся от напряжения голосом:

— Господа! Внимание! Граждане! Солдаты и казаки! Местными властями на борту введен карантин. Это необходимая мера для каждого корабля беженцев! Сохраняйте спокойствие!

— Долой! — как паровоз, заорал привыкший, видно, к митингам солдат. — Хватит обещать! Слушай за борт!

И толпа беженцев тысячами голосов подхватила:

— Дайте воды! Хлеба! Уморить хотят! Убийцы! Изменники! Туркам продались! И нас продадут иноверцам! Сколько еще мучиться?! Женщины и дети умирают! Не дадим себя уморить!

— На берег! На берег! — хором крикнули из солдатской толпы с носа «Надежды».

И все беженцы, словно договорившись, стали скандировать:

— На бе-рег! На бе-рег!

Рядом с высоким моряком на капитанском мостике появился Лысый — Андрей не сразу и узнал его — в полковничьем мундире и папахе. Штабс-капитан и два рослых кадета прикатили следом пулемет и установили его.

— Господа! — крикнул в рупор моряк. — Военные власти транспорта требуют немедля разойтись!

— Огонь! — коротко и жестко приказал Лысый. И пулеметная очередь пронеслась над головами.

— Рразойдись! — крикнул, взяв рупор, полковник. — За невыполнение приказа буду всех отдавать под военный суд!

Толпа вдоль бортов и с палуб стала утекать в трюмы. И вдруг все остановились и стали тянуть шеи к носу корабля, где лез на форштевень пожилой казак. Ловко балансируя, он сбросил шинель и сапоги, крикнул:

— Братцы! Сил нету! Простите грешного! Погибаю! — Он истово перекрестился, поклонился на четыре стороны и, подтянув зачем-то ремешок от высокой казачьей фуражки, кинулся в воду.