Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Книга первая. Изгнание

И пока Николай Вадимович тщетно доставал пропуска на пароход, старый князь и солдат мирно и подолгу беседовали, испытывая растущую приязнь и, как ни странно, полное взаимопонимание. Старик Белопольский на склоне дней приходил к тому же, что открылось простому солдату за несколько лет войны. И было им радостно оттого, что мысли одного находили полный душевный отклик в другом. Они радовались, забыв о трагичной ситуации, в которой оба оказались. Разговоры начинались о политике, о времени, но это оказывались разговоры о себе.

— Я вот что заметил, — говорил Ананий. — С самого началу в Добрармии неправильно у вас дело пошло. Полковники и капитаны — с винтовками в атаку. Красиво, конечно, но неправильно. Повыбили тех, а на место кто пришел?.. То-то! У них, у красных, говорят, прапорщики армиями командуют. Доказали, что умеют. Факт! Какому прапорщику генералом стать не хочется? Вот и стараются, в хвост и гриву ваших лупят.

— Да, да! Конечно! — вторил Вадим Николаевич. — А наши-то, наши! Недоучки, производящие себя в генералы. Недаром, знаете ли, говорят! «Чтобы сесть в седло, нужна лишь задница, но удержаться в седле — нужна еще и голова». Но были на Руси и настоящие генералы. Полководцы! Суворов, Кутузов. А потом, конечно, Скобелев... ну, Брусилов...

— Брусилов, говорили, будто к большевикам подался? — перебивал, словно невзначай, с настороженным любопытством Ананий.

А Белопольский, застигнутый врасплох, действительно терялся, хмыкал, не находил быстрого ответа.

— Обстоятельств, приведших генерала Брусилова к большевикам, не знаю, — после паузы суетливо говорил он. — Не суди и не судим будешь. Однако всегда знал и почитал его как истинно русского человека и патриота.

— Таким и Врангель себя повсюду объявляет, — обстоятельно возражал Кузовлев. — Русский патриот... И тут патриоты, и там, видишь, патриоты. А так себя доказывают друг перед дружкой — патриоты! — моря русской крови льются.

— Программы у них не имелось.

— Программ — не знаю, а народу все одно они давали: «Боже, царя храни». Мужику — плети вместо земли, другим — кукиш вместо свободы.

— Но ведь «Боже, царя храни» Русь создало? И цари у нас разные бывали: Иван Грозный, Петр Великий, Николай Первый, Александр Первый, например.

— Не знаю я про царей, которые померли, — убежденно сказал Кузовлев. — Образования нет, не много меня и учили. Но слыхал на фронте от одного вольноопределяющегося — из студентов, знающий, — что цари наши русские вроде и вовсе не русские, а немцы. Тогда чего от них требовать? Нечего! Они интересы своей нации перво-наперво блюли.

Белопольский стал рассказывать про русских царей, про браки, заключаемые во имя большой политики между царственными домами Европы. Дошел и до Николая Второго.

— Про этого я знаю, — сказал Кузовлсв. — Немец, и жена немка.

— Ну, Кузовлев... Давай, брат, этого не касаться. Не немец он вовсе, хоть и русского в нем маловато, если быть справедливым. Политика и браки кровь всех европейских монархов так перемешали — не разберешь, кто есть кто. Да и зачем? Теперь и незачем. Ни нашего, ни германского царя нет. Судьба такая.

— Не скажите, что судьба, Вадим Николаевич. У всех людей — ну, у общества! — терпение вышло. Все крайности переполнены оказались.

Так они разговаривали, доверительно и неторопливо, с чувством уважения друг к другу, — генерал и солдат, — пока не вернулся Николай Вадимович. Он был возбужден, щеки его горели. Рукав бекеши порван.

— Можете меня поздравить! — заговорил он по-французски. — Я все же достал пропуск на крейсер «Вальдек-Руссо». Благодаря любезности французских властей, разумеется! Мы отправляемся! А все эти врангели, скалоны, кутеповы, как я и утверждал всегда, — дерьмо! Они прежде всего о себе и о награбленном позаботились. Отравляют целыми кораблями. Ужас, что творится в городе!

— Зачем ты так, в таком тоне? Фу, Николай!

— У меня нет времени подбирать выражения, отец. И если мы опоздаем, наши два места с удовольствием займут другие — желающих полно!

— Но почему два места? Нас же трое.

— Вы имеете в виду солдата? Я не брал на себя обязательств по его эвакуации, отец.

— Но он помог нам. Он — хороший человек.

— Да его и не пустят на французский крейсер, отец!

— Скажем, мой денщик.

— У нас два места. Два!

— Он спас меня, Николай!

— Что же, мне теперь о нем всю жизнь заботиться?

— Я понимаю, ты устал, раздражен. Будь справедлив и великодушен.

— Да, может, он и не хочет ехать? Спросите его!