Габриэла Адамештяну - Подари себе день каникул. Рассказы

— Небось болельщики на стадионе клацают зубами, — засмеялся он.

Она нехотя подошла к окну — не верила.

Но рядом со сверкающей чернотой тротуаров обведенные белым кольцом стояли деревья, крыши домов были тоже белые. Талый, тщедушный покров пробудил сонный воздух ночной улицы, и от этого особого воздуха, от одного взгляда на этот снег жаром захлестнуло ее воспоминание о былой радости.

Она стояла перед открытым шкафом и вынимала одежду, аккуратно раскладывая ее на стуле, — готовилась к завтрашнему дню. Она делает это каждый вечер, думал он, глядя на нее, и поражался: неужто не надоело начинать каждый раз все сначала?

— Родители позвали нас в воскресенье к обеду…

Дину представил себе правый край стола, где он будет сидеть, от винных паров в комнате кажется особенно жарко. И свое лицо в ожидании шуточек тестя, и включенный телевизор.

— А малышка могла бы остаться у них ночевать, — добавила она.

— Нет, — поспешно возразил он, — мы уедем все вместе…

Будет промозгло и сыро, мы будем долго ждать автобуса, девочка у меня на руках будет метаться, плакать, и личико у нее будет сонное и сердитое.

— Зачем это, девочка плохо спит, только испортит им ночь, — сказал он.

Повернувшись к нему спиной, она взяла с книжной полки книгу, она читала эту книгу уже много месяцев с присущим ей упорством — по страничке каждый вечер. Я бы на ее месте бросил: что можно понять, когда читаешь таким образом?.. Вот так я постоянно оказываюсь в долгу перед ее родителями, подумал он и с нарастающим раздражением вспомнил о прошлогодней ссоре. Пока в нас была нужда, мы были хороши, сказал тесть, вставая из-за стола; все расходы по свадьбе, даже обручальные кольца, мы взяли на себя, вы ужинали у нас каждый вечер… Да, к тому же это злосчастное пальто, вспомнил Дину. Ноги бы моей там не было!.. И он снова возненавидел ее, как только что в ванной, потому что всегда послушно следовал за нею.

— Сегодня я не в состоянии, — сказала Марта и поставила книгу назад на полку, аккуратно подтолкнув ее на прежнее место.

Потому что это отвратительно — все время принимать подачки, подумал он и начал складывать портфель.

— На какой час поставить будильник? — спросила Марта.

— Да, — рассеянно ответил Дину. Как хорошо было бы никогда ни от кого не зависеть, подумал он.

— Я спросила тебя, на какой час поставить будильник, — повторила она.

Он посмотрел на нее удивленно — сперва услышал смешинку в ее голосе — и вдруг вспомнил ее прежнее лицо, каким оно бывало, когда они так легко — невзначай — мирились после ссор. Тот же большой рот, только видно под стершейся помадой, как побледнели губы на этом прежнем, уже забытом лице.

— Что ты так смотришь? — недоверчиво спросила она и мгновенно нахмурилась.

И вдруг он вспомнил ее, тогдашнюю, вспомнил длинные лестницы общежития; она сбегает, не дожидаясь лифта, и смеется, и этот рот — губы впопыхах не накрашены, и потому он не сразу узнает их на знакомом лице, и долго отыскивает, и все время теряет, и беззастенчиво отыскивает снова; они были свои и вместе с тем чужие, как своя рука, если ее пристально разглядывать…

— На шесть, чего ты спрашиваешь, будто сама не знаешь.

Лег в постель, взбил кулаком подушку. Привычным жестом, как взбивал каждый вечер; и вдруг представил себе дорогу на работу и воскресный обед у тестя. Непонятно как, жизнь его обрела свой незыблемый распорядок, и казалось, теперь уже никогда нельзя будет ничего изменить, он никогда не сможет поставить на всем этом точку. Как быстро, подумал он, как быстро…

Она улеглась в постель, и тело ее, приняв удобную позу, успокоилось, как бывало когда-то. Я очень устала, пронеслось в голове, я очень устала… Мир вещей, громоздившийся вверх, умер, застыл вместе с ней, только ее распростертое тело еще вспоминало дневную суматоху; оно медленно отъединялось от нее, унося с собой глухие боли, блуждавшие в мышцах, скопившиеся в усталых плечах и пояснице.

— Ты свет погаси, — прошептала она.

Но он уже спал, и привычно тяжелое дыхание снова сделало его трогательно близким. Как в те времена, когда, засыпая, она верила, что он мысленно оберегает ее хрупкое усталое тело. И всплыло все: воспоминание о первых ночах, радость почувствовать, увидеть его рядом — стоит протянуть руку, стоит раскрыть слипшиеся глаза. Сон уносил с собой ее новые слова и поступки, как хорошо, думала она, как хорошо, уже не пытаясь понять, остался ли он прежним.

Но щелкнул выключатель, в окутавшей ее тьме дернулась нога и все тело отозвалось страхом. Точно страх существовал всегда — неведомо для нее, и лишь усталость, сковавшая тело, поборола его. Надо повернуться на бок, думала она, надо повернуться, иначе так и засну; но мысль растягивала мгновение, а тело не двигалось. Она все повторяла и повторяла эту мысль-приказ, но неподвижное тело, подавленное сном, не подчинялось. И тут страх снова пронзил ее. В минуты испуга, зовя его назад, к пробуждению, она пробиралась ощупью сквозь плотную тьму, не надеясь, что крик ее будет услышан. А теперь будто гигантской болью, взорвалось беспредельное время, ее пробудившееся тело провалилось в скрип пружин, и она, с благодарностью обвив его руками, забыла о страхе и погрузилась в сон.