Арнольд Цвейг - Радуга

Гроль понял — вот случай узнать своего старшенького.

— Вилли, — сказал он, — этот господин предлагает тебе за Конга пятнадцать фунтов. Он покупает его для того, чтобы застрелить. На пятнадцать фунтов ты можешь приобрести велосипед, о котором ты уже целый год мечтаешь. Я, к сожалению, долго еще не смогу сделать тебе такой подарок. Мы не так богаты.

Вилли испытующе посмотрел на отца, не шутит ли он. Но на родном лице не было и тени улыбки. Вместо ответа мальчик одной рукой обхватил Конга за шею, улыбнулся отцу и сказал:

— Я его не продам, папа.

Господин в купальном костюме, с еще бледным, необветренным телом, повернулся к Гролю. Было видно, что дело с собакой начинает его раззадоривать.

— Уговорите сына, предлагаю двадцать фунтов.

— Двадцать фунтов, — сказал отец, обращаясь к Вилли, — на эти деньги ты купишь и велосипед и четырехвесельную шлюпку. Помнишь, как она тебе понравилась? Зеленая четырехвесельная шлюпка для водных просторов, а для суши — велосипед, самый лучший, с фонарем, динамиком и новейшими шинами, весь никелированный, до последнего винтика. И у тебя еще останутся деньги на часы, Вилли. Все, что от тебя требуется, — расстаться с собакой и передать сворку в руки господину.

Вилли презрительно сказал:

— Стоит мне на десять шагов отойти, Конг тут же оборвет сворку и прибежит назад.

Красивая и чем-то необычная молодая женщина, похожая на ирландку, впервые раскрыла свой изысканно накрашенный рот.

— Этого не случится, — сказала она высоким, милым и лукавым голосом (восхитительная особа, подумал Гроль) и достала из своей сумочки маленький браунинг, сверкающий серебром и инкрустацией. — Эта штучка, пожалуй, помешает ей.

Неумно с ее стороны, подумал Гроль.

— Как видите, сударь, собака прекрасной чистокровной породы и превосходно выдрессирована, — сказал он.

— В этом мы убедились.

— Предложи пятьдесят фунтов, папа, и кончай дело.

— Пятьдесят фунтов, — повторил Гроль, и голос его слегка дрогнул.

Этими деньгами мы оплатили бы поездку к морю, и мать Вилли могла бы оправиться от болезни. Санаторий слишком дорого стоит, мы еще не можем позволить себе такую роскошь.

— Пятьдесят фунтов, Вилли! Это — велосипед, часы, палатка, знаешь? — коричневая со шнурами и колышками, — и у тебя еще останутся деньги, чтобы помочь мне послать маму в санаторий. И все это за одну собаку, подумай только! А при первом удобном случае мы за три шиллинга купим в «Обществе покровительства животным» нового Конга.

— Конг только один, — тихо сказал Вилли. — Я не продам его.

— Предложи сто фунтов, папа. Я хочу застрелить эту собаку. Не хочу, чтобы она мне все опять растоптала.

Грузный господин немного помедлил, но затем согласился с дочкой.

— Сто фунтов, сударь, — хрюкнул он. — По вас не видно, чтобы вы так легко могли отказаться от небольшого состояния.

— Вы правы, сударь, — ответил Гроль и, обратись к Вилли, очень серьезно сказал: — Сынок, если я открою на твое имя текущий счет в сто фунтов стерлингов, то через десять лет ты сможешь на них получить высшее образование. Сможешь, разумеется, приобрести себе также маленький автомобиль и ездить на нем в школу. Мальчики будут тебе завидовать. Ты и маму сможешь возить на рынок. Сто фунтов за какую-то собаку — это много денег.

Вилли, потрясенный серьезностью всего, что сказал отец, сморщился, готовый заплакать. В конце концов, он был маленький мальчик, которому едва минуло восемь лет, а от него требовали, чтобы он выдал на смерть любимую собаку.

— Но я люблю Конга, и Конг меня любит, сказал он голосом, в котором звенели слезы. — Я не хочу отдать его.

— За сто фунтов?! Уговорите его, сударь! Моя дочь со свету меня сживет. Вы и представления не имеете, как может донять такая девица. — Толстяк вздохнул.

Я бы ей прописал науку по ее нежным щечкам, подумал Гроль, бросив взгляд на сына, который, морща лоб, силился сдержать слезы. Пристально и недобро глядя в глаза девочке, он спокойно и четко сказал вслух все, что думал, и добавил:

— Я полагаю, что таким образом инцидент исчерпан.

И тут произошло неожиданное: девочка рассмеялась.

Быть может, ей понравился этот высокий загорелый человек, быть может, в мысли, что кто-то не побоялся бы надавать ей, маленькому деспоту, пощечин за ее капризы, было что-то щекочущее — вероятно, грубость.

— Хорошо, папа! — воскликнула она. — Мальчик отлично выдержал экзамен, и теперь мы положим мою чековую книжку назад в сумочку. Ты, конечно, понял, папа, что все это было шуткой?