Бернар Кирини: Необычайная коллекция

После недолгого молчания Гулд поделился со мной своим страхом: он очень боится, когда читает лекцию, что его настигнет синдром Фольсано. Он будет говорить, говорить, а слушатели — забывать его слова, по мере того как он их произносит. Но под конец Гулд вновь обретает душевный покой, слыша аплодисменты, с каждым разом все более бурные, которые опровергают его опасения.

В городе Горане говорят на трех языках; все три — производные от польского и очень похожи между собой. Их лексикон на девяносто процентов идентичен, как и все имена собственные; лишь спряжение заметно отличается — и то не у всех глаголов. То есть в принципе все три языка понятны любому поляку, который не обнаружит в них особых различий с исконным польским: в Горане, Варшаве и Катовице говорят grosso modo[1] В общих чертах, приблизительно (лат.). (Здесь и далее, если не указано иное, примеч. переводчика.) на одном языке. Жители Горана, однако, друг друга совершенно не понимают. В этом городе все говорится и пишется одинаково на их трех языках, но в силу какой-то ментальной блокады каждый житель говорит только на одном и отказывается понимать другие. Выражаясь языком математики, Горан нарушает закон транзитивности: если Р — субъект, говорящий по-польски, a g 1, g 2и g 3— три языка, на которых говорят в Горане, и Р одинаково хорошо понимает как g 1, так и g 2и g 3(Р = g 1, Р = g 2и Р = g 3), то люди, говорящие на этих языках, также должны друг друга понимать (g 1= g 2= g 3). Но в Горане это не так. Гулд описал мне кое-какие курьезы, вытекающие из этой абсурдной ситуации, после того как побывал там в прошлом году.

«В Горане все пишется на трех языках — названия улиц, вывески, меню — все. Но поскольку эти три языка почти идентичны, надписи чаще всего бывают одинаковы:

— на фронтоне мэрии можно прочесть «Merostwo, Merostwo, Merostwo» , то есть «мэрия», но на трех языках;

— на автобусах, идущих до стадиона, написано: «Stadion, Stadion, Stadion» ;

— в меню ресторанов: «Ryba, Ryba, Ryba» (рыба), «Kurczak, Kurczak, Kurczak» (курица), «Szynka, Szynka, Szynka» (ветчина);

— и так далее.

Отличаются слова крайне редко. Но если вдруг на вывеске не хватает слова на одном из трех языков, его носители впадают в панику и уверяют, что не понимают написанного, — хотя то же самое слово могут прочесть дважды! Однажды я повстречал человека, который искал больницу. Он стоял перед табличкой-указателем: «Szpital, Szpital» . Казалось бы, все ясно, но увы: недоставало szpital на его языке. И он ничего не понимал, нервничал, лихорадочно листал словарь (в Горане их всегда носят с собой) и умоляюще взирал на прохожих, чтобы узнать, действительно ли «szpital» означает именно «szpital» на его языке.

В этих условиях, не стану скрывать, жизнь в Горане — то еще зрелище. На улице ( ulica, ulica, ulica ) люди обращаются друг к другу на трех идентичных языках, но при этом друг друга не понимают. На рынке ( rynek, rynek, rynek ) зазывалы расхваливают свой товар, повторяя трижды одно и то же. По радио ( radio, radio, radio ) дикторы сменяются, чтобы прочесть новости на трех языках, совершенно одинаковых, разве что с ничтожными отличиями, которых неопытному слуху не воспринять.

Мой друг Ежи рассказывал мне, что его дед, живший с семьей и, как многие старики, знавший все три языка, старался ругаться на том, которого не понимали его внуки. Хотя и бранные слова общие во всех трех, но никто в доме, кроме него самого, не понимал их на чужом языке. Так что Ежи и его братья научились ругательствам, только когда пошли в школу, у одноклассников, не сознавая, что это те же слова, которые они слышали через стену от вспыльчивого деда с самого рождения».

Рассказал мне Гулд и о местной знаменитости Горана, поэте по имени Давид Воеводский (1900−1973). Его книги читают все поляки, легко преодолевая некоторые частности, порой отличающие его язык от их родного. Воеводский воспевает свой город и окружающие его поля, говоря, что хотел бы прожить здесь всю жизнь и остаться призраком после смерти. В Горане Воеводский — признанный герой, обожаемый всеми жителями. Парадокс в том, что две трети не понимают ни слова из его текстов. Только в 1977 году, через четыре года после смерти поэта, антология его стихов была переведена на два других языка. Сегодня его творческое наследие доступно в прекрасной серии трехъязычных сборников с тремя вариантами каждого текста, которые в девяти случаях из десяти совпадают слово в слово.