Лариса Неделяева - Медленно схожу с ума

Ваши письма так коротки — не на что опереться и стать для Вас чем-то живым. Но я чувствую, что Вы добры (для этого не надо много текста — это веет где-то за фонетикой, а не за лексикой, это между строк). Вы предложили мне «писать не смущаясь, если крыша поедет», поскольку для Вас «маниакально-депрессивный психоз — реально пройденный этап». Спасибо, это радует (я не шучу — как страшно бывает со слишком нормальными людьми! они чертовски жестоки). Крыша едет. С бешеной скоростью… Я слишком открылась в последние полгода — после шести лет какого-то окопного настроя… Мир был прост: весь мусор отсеялся в моих обстоятельствах буквально за первые пару месяцев, а потом — простота блаженнейшая! Все люди — или вражьи лазутчики, или родные — преродные. Никаких полутонов, понимаете? Это пожалуй самое милое в прошедших годах — простота отношений. А нынче такая путаница…

Местные писатели летом собираются за городом, где-то в Репино, снимают там что-то (понятно, что в Репино — дико дорого должно быть). Я интересуюсь, можно ли подъехать, — у них там вроде как «умные беседы» намечаются, а я иногда непрочь и послушать. Само собою, что снимать там что-то я не могу и за чужой счет не тщусь (это можно только в дикой нужде, я тогда ни себя не осуждаю, ни других, но — я сейчас не в дикой нужде). Всё кажется так просто — от Питера дотуда рукой подать и электричка на такое расстояние мне вполне по карману. И вот я звоню, чтобы о сроках узнать, и — слышу смущенное предупреждение, что селиться там для меня слишком дорого… Ах ты Боже мой! Я уже номер набирая знаю, что будет такая вот речь — но почему же никто, трубку поднимая, меня не чувствует? Что я умна и всешеньки понимаю, и не в лесу чай выросла, знаю, что такое Репино это миллионерское! И получается так, что я как бы упрашиваю позволить мне доехать до станции такой-то и посидеть тихо в уголочке мужичков послушать — с целью профилактики самоотравления. Так получилось в конце концов нехорошо, что я конечно никуда не поеду, это уже закон пережитого — никогда не ходить туда, где тебя не ждут очень, очень. Пушкин меня всегда ждет — почитаю его в каменных джунглях, только и всего… Я неконтактна, Боренька. Я разучилась с людьми компромиссничать, не страдая дико…

Что-то я о глупостях. Вот смешное. На днях встречаю Брынчука, который каждый год просит принести ему «что-нибудь свеженькое» — и все равно ни хрена не печатает (по-моему ждет, когда я под поезд брошусь, — честно слово, обожает покойников наш Брынчук! И эмигрантов, желательно богатых буратин…). «О! — говорит наш некрофил, — а тебя тут у нас одна издательниц искала, на предмет сказок с картинками». — «Ну? — отвечаю я сирая, — ты конечно дал ей мой адрес?» (Нюанс: от его издательства до моей халупы — сто метров.) Брынчук весь как-то засуетился, глаза окончательно окосели… Само собою, бормочет что-то типа «откуда мне знать, может быть ты не любишь, когда твой адрес дают…» Я смотрю на этого гада грустными глазами зарезанного теленка и — молча растворяюсь в сумерках… Есть бессовестность такая обнаженная, что у меня от нее начинается рвота (реальная), я задыхаюсь, она убивает не метафизически — безо всяких переносных смыслов… Мое судилище по жилищному делу кончилось тем, что меня стошнило прямо в зале заседаний (и слава Богу — уже год выбрасываю повестки в ведро, и ничего, живехоньки все!). Вообще же от нашей судебной системы яркое ощущение изнасилованности — грубой, неподмытой и коллективной.

Что-то я опять о глупостях… Вот серьезное: о форме «творческой деятельности». Я думаю, что короткие рассказики — это от длительного привыкания жить одним днем. Стало быть и вещи делаешь коротенькие — чтобы закончить максимум в два дня. Очень сильное чувство, что завтра может и не быть, или — завтра будет уже совсем не до литературы. И — оправдание: лучше сотня коротких законченных вещей, чем один недописанный роман. Который никому не нужен, поскольку не дописан… Возможно, когда-нибудь я почувствую в себе крепкую надежду жить долго и спокойно (ну хотя бы относительно!). И тогда, мне кажется, я начну писать длинные вещи. Это я к тому, что форма определяется очень прозаическими причинами, а вовсе не какой-то внутренней наклонностью. Это как и в любви: мужчин не оттого было много, что мне было нужно их много, а оттого, что я не была ни одному по-настоящему нужна… Мне бы хватило и одного с гаком… Вы счастливчик — у вас есть профессия. А меня вот родственнички насупясь спрашивают, когда же я устроюсь работать… Когда я пела и зарабатывала раза в три больше насупленных граждан, они и тогда всё спрашивали, когда же я работать-то наконец начну… Это к тому, что для рабочих и крестьян мы все такие сказочные придурки. И это навсегда — нам перед ними ничем не оправдаться. Разве только Нобелевской премией (не по причине почета, а по причине лихого денежного эквивалента)…