Владимир Галкин: Коммерческое кладбище

Слышен разговор ближайшего клана уважаемых людей: «Кто же стрелял?» — «Важнее, чья группировка могла быть, но я уверен — одна из двух — или БОБОН, или КАЛИНА». — «Куда смотрит Ерин, его пора снимать!» — «Сволочи, такого человека…» — «Ты, генерал, блядь, чтоб через неделю мы всё знали, иначе вдова получит твою голову в фуражке!» — «Если БОБОН — буду своими пальцами разрывать на части!»

Вдруг все встрепенулись. Из аллеи мимо «испано-сюизы» потек траурный поезд: впереди двое несли крышку изумительного гроба красного дерева, за ними шестеро в смокингах и белых перчатках (??) влекли на плечах самый гроб с покойником, нос которого единственным предметом торчал из вороха парчи и кружев, а уж за ними шли венки, венки, опять цветы — целый сад надвигался на толпу уже создавшую коридор для прохода к церковным ступеням. Там на что-то гроб поставили и стали заваливать покойника цветьём. Затем двери храма открылись широко и гроб понесли, внутрь. Не все смогли туда войти, только самые достойные, многие же остались на улице, ожидая конца отпевания.

В ожидании, когда, панихида кончится и гроб отнесут к его яме, где будут говориться премиальные речи, я пошёл отдохнуть в правую, «административную» часть кладбища, заодно глянуть на склеп. Здесь преобладал ельник из питомника, но всё те же ужасные портреты и каменные головы, хотя в количестве гораздо меньшем — не так уж много у нас муниципалов, префектов, думцев. То есть их, конечно, много, но убивают пока ещё недостаточно. Дошёл, до склепа — прекрасный новодел, совсем свежий, даже заглянул в дохнувшую хладом дверь, но увы, тут еще не положили, родоначальника, пращура будущих жильцов, а появившийся (вот, гад, никак не отстанет!) мой спутник пояснил:

— Это для мэда. Слушай, ты так пдопадёшь, а додады…?

— Да будут доллары, дай мне бутербродик с сыром докушать, посидеть, отдохнуть, ноги не ходят. На, закури лучше. Я ж не ухожу, всё ж надеюсь попасть на конец отпевания, увидеть твоего потрясающего архиепископа.

— Да он пдосто пдотое… как это?

— Да-а, с твоей фифцией хрен выговоришь — протоиерей..

— Во-во.

— Порточки у тебя какие плохонькие, бедный, что ль?

— Што ты, я вечедом оденусь ещё так, упакуюсь и — в «Адлекино».

— Ничего себе! Деньга у тебя шуршит, баксы эти проклятые.

— А чой-то ты их так — пдоклятые?

— Да нет, это я так. Я ж сказал, что я вольтерьянец. Ну, пошли Стефанию-то: представишь, может, али как?

— Там видно будет. Да где его подловишь: у гдоба скока даботы, а потом лития у могилы.

У паперти группкой стояло несколько знакомых дам — конечно, по телевидению: полногрудая, чернобровая бабища с двойной фамилией, о-очень шустрая подруга одного русского мастера, ни года, по сути, не остававшаяся вдовой после его смерти; жабообразное существо, говорящее как по-печатному и со всасыванием воздуха; бывшая думка, мужеподобная, с лицом овцы; и ещё одна — но эта уже из области мюзик-холла, я видел её только голой и здесь странно было видеть на ней пальто до земли, впрочем, с разрезами, через которые светился срам.

И тут вдруг из церкви выплыло золочёное видение, прямо какое-то сияние в парчёвой ризе, папской митре с драгоценными каменьями и крестом на брюхе, равным тому, что на маковке, величаво стекало по ступеням прямо ко мне. Конечно, это и был отец Стефаний. Роскошные, женские кудри по плечам. Атлетическая фигура. Из рукавов ризы выглядывали не мягкие руки священнослужителя, а волосатые кулаки. А глаза на мощном, слишком мощном лице — карие с золотом — просто истребительные глаза, пронзали всех и каждого. Да-а, на исповедь к такому на пойдёшь, а — поползёшь. Очень может быть, что к семинарскому образованию он когда-то прибавлял и образование спортивных залов. Видимо, главная часть отпевания закончилась и он вышел к кому-то нужному, важному перед последней литией.

Тут как раз ударили колокола в перебор : маленький — раз, средний — раз, большой — раз, и — все вместе. Затем короткий трезвон и снова перебор . Великолепно!

Хоть и упала душа моя в пятки, при виде такой грозной мощи, но всё ж я нырнул к его длани для благословения, а он инстинктивно, по привычке, протянул разжатый кулак к моим губам:

— Благословите, отче Стафанус.

Он остановился, изумлённый, и сложно посмотрел на меня, но тут же черканул в воздухе над моей макушкой. Я сунулся к церковным дверям, но он удержал меня:

— Куда? — прорычал он. — Спецпропуск!

— А… разве в церковь нужен спецпропуск, отче?