Итак, Пятница в конечном счете одержал победу над порядком, который презирал всеми силами души. Разумеется, он вызвал катастрофу не намеренно. Робинзону давно уже стало ясно, сколь мало умысла таилось в действиях его компаньона. Пятница знать не знал, как можно руководствоваться проницательной свободной волей, осознанно принимать нужные решения; он сам был природой, откуда проистекали все его деяния, вот почему эти деяния походили на него как две капли воды. Никому и ничему доселе не удалось сдержать и направить эту непокорную натуру. Робинзон теперь отдавал себе отчет в том, что его влияние на арауканца, особенно в данном отношении, оказалось ничтожно. Пятница простодушно, инстинктивно подготовил, а затем и вызвал катаклизм, которому суждено будет стать прелюдией к новой эре. Что же до того, какой станет эта новая эра, то сведения о ней, без сомнения, следовало искать в самом характере Пятницы. Робинзон еще слишком цеплялся за самого себя прежнего, чтобы, вырвавшись из плена старых представлений, провидеть будущее. Ибо то, что противопоставляло их друг другу, превосходило, хотя в то же время и олицетворяло, широко распространенный вид антагонизма между аккуратным, скупым, меланхоличным англичанином и смешливым, беспечным, импульсивным «дикарем». Пятница питал внутреннее отвращение к тому конкретному порядку, который Робинзон в качестве земледельца и администратора установил на острове и который неизбежно должен был закрепиться здесь. Казалось, арауканец явился совсем из другого мира, враждебного земному царству своего хозяина, которое он разорял и опустошал, стоило лишь попытаться заключить его туда.
Видно, взрыв еще не добил прежнего Робинзона, ибо у него мелькнула мысль: а не прикончить ли спящего рядом с ним компаньона, который тысячу раз заслужил смерть, и не начать ли вновь терпеливо ткать паутину своего загубленного мира? Но его удерживала от этого поступка не только боязнь одиночества и ужас перед любым насилием. Обрушившийся на них катаклизм… быть может, втайне Робинзон ждал его. По правде сказать, управляемый остров в последнее время угнетал Робинзона почти так же, как Пятницу. Невзначай освободив своего господина от земных корней, Пятница теперь мог увлечь его к иному укладу. Вместо ненавистного ему теллурического царства он должен был установить свой собственный порядок, который Робинзон горел желанием открыть для себя. Новому Робинзону было тесно в старой коже, и он заранее соглашался с крушением управляемого острова, чтобы вступить по следам беспечного зачинателя на новый неведомый путь.
Вот такие мысли и обуревали Робинзона, когда он вдруг почувствовал, как под его ладонью что-то зашевелилось. «Насекомое? « — подумал он и ощупал почву. Нет, это приподнималась сама земля. Верно, лесная мышь или крот выбираются наружу из подземного хода. Робинзон улыбнулся в темноте, представив себе испуг зверюшки, когда она вместо того, чтобы очутиться на вольном воздухе, угодит в темницу его ладони. Земля продолжала шевелиться; наконец из нее высунулось что-то твердое и холодное, крепко держащееся другим концом в почве. Корень. Итак, вот он, достойный венец этого кошмарного дня: уже и корни оживают и сами выпрыгивают из земли! Робинзон, готовый к любым чудесам, продолжал разглядывать звезды сквозь ветви кедра. И вдруг (он даже не поверил своим глазам!) целое созвездие скользнуло вправо, скрылось за толстым суком и показалось с другой его стороны. Там оно и застыло. Несколько секунд спустя тишину прорезал долгий пронзительный скрежет. Пятница мгновенно вскочил и схватил за руку Робинзона. Сломя голову они оба кинулись прочь; земля колебалась у них под ногами. Гигантский кедр медленно кренился набок, освобождая от кроны звездное небо, и внезапно с громовым треском рухнул наземь, к подножиям соседних деревьев, точно великан, поверженный в высокую траву. На вздыбленных корнях, растопыренных подобно бесчисленным крючковатым пальцам, налипла целая гора глины. За этим катаклизмом последовало гробовое молчание. Растревоженный взрывом в пещере властелин и хранитель Сперанцы не устоял перед мощным, хотя и без буйных порывов, дыханием бриза, волнующего хвою. После разрушения пещеры этот новый удар, нанесенный земле Сперанцы, рвал последние связи Робинзона с прежним укладом. Отныне он, свободный и оробевший, пустился в новое плаванье с Пятницей. Больше он не отпустит эту смуглую руку, спасшую его в тот миг, когда дерево уже рушилось на него в ночной тьме.
Читать дальше