Ирина Сергиевская - Последний бебрик

— М-м-м! — протестующе застонал Май.

— …улеглись под одеяло и тихонько засопели, — невозмутимо продолжил златокудрый. — А кровать-то в антракте на сцену выкатили, для последнего акта оперы Верди «Травиата» — пьяный вусмерть Штукер лично выкатывал. А дальше к вам под одеяло народная артистка Серпентина Крант залезла — Виолетту, умирающую от чахотки, петь. Она и вправду чуть не умерла, правда, от страха, когда в самый патетический момент обнаружила рядом с собой постороннего усатого дяденьку, спящего блаженным сном.

— Вы были тогда в театре?! — умоляюще прервал Май.

— Стану я по вашим театрам ходить, — удрученно ответил незнакомец. — Что я в них не видел? Бутафорию? Парики? Правда, музыка… Но вся ваша музыка — здесь!

Незнакомец коснулся лба узким, фарфорово-прозрачным перстом. Золотые пылинки завихрились над его головой, непонятная легкая печаль окутала странное лицо: не мужское — не женское. Солнце наконец пришло в движение: световой кокон за спиной незнакомца дрогнул, медленно растворяясь в воздухе и щекоча бликами окна, листву и крыши машин далеко внизу. В недрах большого дома, в тишине, что-то мимолетно взвизгнуло, скрипнуло, звякнуло и радиобаритон запел проникновенно-бархатно: «Ты за-бы-ы-л свой дом род-но-о-й…» «Это из „Травиаты“», — тяжело догадался Май, наблюдая, как незнакомец умиротворенно кивает в такт пению. Полдневная жаркая лень вкупе с жаждой водки сковала волю Мая. Он спросил, оцепенело глядя в лицо собеседника — свежее и яркое, как цветок вишни:

— Кто вы такой?

Незнакомец дружески похлопал его по плечу, нырнул за щит, вынырнул с холщовой сумкой и начал рыться в ней, не переставая слушать певца, а в трудных местах арии замирать от восхищения. «Паспорт ищет», — решил Май, закуривая «Приму». Баритон умолк. Незнакомец вздохнул и, наконец, извлек из сумки… книгу. Май остолбенел, выпустив из ноздрей дым. Это была его, единственная, книга, впервые изданная три года назад — эпистолярный роман «Мысли о прогрессе. Из приватной переписки Трофима Денисовича Лысенко и Герберта Джорджа Уэллса».

— Не изволите ли автограф написать вашему давнему поклоннику? — спросил незнакомец, и в голосе его Май услышал неподдельное волнение.

«А паспорт где же?» — подумал Май, но взял протянутую старенькую перьевую ручку, отвинтил колпачок и застыл над раскрытой книгой.

— Вы, Семен Исаакович, удивляетесь тому, что у вас есть поклонники, ну, прямо как… бедный Сервантес! — мягко заметил незнакомец.

— Скажете тоже, — смущенно усмехнулся Май, чувствуя невольную радостную трель в душе от сравнения себя с Сервантесом. — Извините, а кому же автограф? Как вас величать?

— Анаэль мое имя, — отрешенно представился златокудрый.

Май нацарапал дурным пером: «Анаэлю — дружески. Май». Анаэль почтительно поклонился, прижав книгу к груди. Май улыбнулся через силу и спросил разбито:

— Мне теперь надо, вероятно, договор с издателем подписать, с этим вашим так называемым… апостолом Петром?

— Непременно надо подписать! Главное — вы дали принципиальное согласие! Ведь это так?

Май кивнул, вцепился в перила, уставился вниз, на деревья, и пробормотал покаянно:

— Слушайте… Анатоль, кажется?

— Анаэль.

— Ну, простите великодушно, Анаэль! Может, в счет будущего аванса вы одолжите мне пятьдесят долларов? Тут вот какое дело, я одному… ну, в общем, издателю… поклялся могилой своей матери… в общем, объяснять тяжело. Одним словом — долг мне надо вернуть.

— Какие вы, право, страшные клятвы даете, — укоризненно молвил Анаэль. — Но я вам помогу. Деньги у меня есть, только вы уж сами выберите, что вам надо.

Он вновь запустил руку в сумку, вытащил ворох купюр. Май засопел от изумления, когда Анаэль начал быстро, небрежно расправлять их и показывать одну за другой. Кроме знакомых долларов здесь были невиданные денежные знаки с изображением летящего дракона, портретами одноглазой старухи в чепце, ребенка, грызущего серп луны, и старика с цветочным горшком на голове.

— Вы, случаем, не нумизмат? — полюбопытствовал Май, выбирая из вороха денег три двадцатидолларовые купюры; как ни странно, он и мысли не допускал, что деньги фальшивые. — Вот, здесь шестьдесят долларов. А мне нужно пятьдесят. Я лишнего не возьму. Разменять бы.

Анаэль немедленно и горячо запротестовал:

— Такая щепетильность в данном случае неуместна, Семен Исаакович!

— Это намек на то, что я, случается, не отдаю долги? — гордо пробухтел Май, по глупому наитию принимая позу Дениса Давыдова на знаменитом портрете Кипренского.