Иржи Кратохвил - Бессмертная история, или Жизнь Сони Троцкой-Заммлер

Это произошло спустя пару месяцев после основания Судето-немецкой партии (тогда она еще называлась как-то по-другому, возможно, Sudetendeutsche Heimatfront или что-то в этом духе), и Гюнтер долго не показывался у нас, потому что был сильно занят всякими партийными делами, а когда в конце концов притопал с этими своими крокусами, то сделал матушке весьма странное предложение.

Ему, видите ли, вдруг разонравилась фамилия Троцкий (вернее, раздражала-то она его всегда, однако прежде у него недоставало духу заговорить об этом), и он принялся втолковывать матушке, что выяснил, что оба супруга имеют право носить фамилию или невесты, или жениха и что даже в браке можно заменить фамилию Троцкий на фамилию Заммлер, а официальные органы, мол, за определенную мзду оформят нужные документы.

Вы, Гудрун, кажется, не полностью отдаете себе отчет, что для большинства людей фамилия Троцкий неразрывно связана с большевизмом и еврейством, хотя он, Гюнтер, прекрасно понимает, что все это страшная нелепица, потому что этот еврей-большевик, этот революционер Лев Давидович Троцкий на самом деле зовется Бронштейн. Да только широко этот факт неизвестен, и ответьте мне, Гудрун, неужели вам хочется из-за такой мелочи подвергнуться всеобщему остракизму? Я даже думаю, бойко продолжал Гюнтер, что очень вероятно, да-да, очень вероятно, что если ваш муж родом откуда-то с русского Севера, то он может принадлежать и к нордической расе, ведь он же родился в Петербурге, откуда рукой подать до Скандинавии, а Петербург, как всем известно, это древний нордический город.

— А ты не хочешь получить пинка под этот свой нордический зад? — произнесла тут матушка, грубая красавица, очаровательная грубиянка с медовыми волосами и звездными очами.

Она вытащила из вазы крокусы, которые он принес, и мокрыми сунула их ему в руку, а потом указала ему на дверь, и Гюнтер на глазах превратился в побитую собаку, он, заикаясь, бормотал извинения, и я, мне кажется, навсегда запомнила последние фразы из матушкиного письма: «Он, Сонечка, вел себя так, словно сделал лужу. Понимаешь, мальчик-то он неплохой, вот только ему требуется твердая рука».

Батюшка об этой истории так никогда и не узнал. А Гюнтер некоторое время вел себя просто-таки идеально. Но потом настали дни, когда ничего не смогла поделать даже матушкина твердая рука (а также ее медовые волосы и звездные очи).

Примерно в середине тридцатых годов, господа мои, выдался июль, подобный раскаленной плите. То есть жара была всего несколько дней, но она разлилась по Европе, как подгоревшая манная каша, убежавшая из кастрюли. И в самую такую жарищу я очутилась в одной охотничьей избушке где-то неподалеку от Тршебича. Но не пугайтесь, дорогие мои, никто там ни на кого не охотился и уж тем более не покушался на моего двенадцатирогого Бруно. Поначалу все выглядело таким образом, что я заподозрила, будто батюшка нарочно собрал там самый цвет железнодорожников, чтобы наконец выдать меня замуж (а что может быть лучше мужа-машиниста?), если уж мне самой никак не удается подыскать жениха, а лет мне страшно сказать сколько. Но потом выяснилось, что я возвела на него напраслину.

Гордость и слава чехословацких железных дорог собралась там по служебной надобности. Совсем рядом с избушкой они выполняли очень важное задание. У них там был пост. То есть избушка оказалась чем-то вроде временного дозорного пункта, и все железнодорожники по очереди исчезали, чтобы сменить один другого, и так же по очереди спешили обратно, чтобы укрыться от убийственного зноя в домике, который стоял под сенью дубов. Меня же батюшка пригласил только в качестве учительницы, чтобы я передала увиденное мною собственными глазами жаждущей знаний чехословацкой молодежи. И его, бедняжку, нимало не волновало, что после возвращения от Паржизеков я навсегда покончила с преподавательской деятельностью. Итак, все железнодорожники очень надеялись, что эта хищная жара наконец уймется и они отведут меня туда, куда намеревались, и я увижу то, о чем заранее было решено, что я должна это увидеть.

Но зной, вместо того чтобы уняться, все усиливался и достиг в конце концов своей кульминации, своей неблагоприятной наивысшей точки, в результате чего железнодорожники начали испаряться, и батюшка тоже испарился, так что я осталась наедине с молоденьким кондуктором, который отличался более густой консистенцией и, стало быть, до поры до времени не мог испариться.