Платон вынес свой суровый приговор. Как будто сам он ездит на волах! У самого стоит «нива»!
— А транзистор, что сгорел, у нас тут за сто километров не сыщешь… Ну, ладно уж, поспрошаю ради тебя! — подытожил Платон.
«Все ясно! Теперь он сможет держать меня в рабстве, сколько захочет!» — подумал я.
— Так, может, на моей съездишь? Ящики вон лежат! — Как на самую важную деталь, он снова указал на сваленные ящики.
— Да смогу ли я… на вашей-то? — пробормотал я.
Платон вдруг не стал меня уговаривать, а отвлекся, вылез, пошел к воротам — к ним как раз подъезжала мрачная закрытая машина. Она въехала во двор, и из нее вышли трое молчаливых, на чем-то сосредоточенных крепких ребят в черных комбинезонах. В руках они держали какие-то уздечки. Из отсека, где жили хряки, донеслись отчаянные, душераздирающие визги. Да, это пришел их последний день на земле, но откуда они-то заранее знали, что это выглядит именно так, если считать, что они живут на свете только первую свою жизнь?!
Один из приехавших отмахнул калитку, вошел к хрякам, загнал самого крупного в угол, затянул на нем уздечку и поволок — на скользком деревянном полу осталось четыре колеи. Он добуксировал хряка до машины и кинул его в кузов. Второй стремительно проделал то же самое. Третий, самый молодой из них, замешкался. По отсеку с душераздирающим визгом метались два оставшихся борова.
— Какого… этого… или того? — спрашивал парень у Платона, сам, видимо, не в силах скрутить ни этого, ни того.
Платон молча выхватил у него уздечку, напялил на одного из оставшихся, что был покрупнее, и стремительно отволок его в машину. Оставшийся боров визжал за четверых. Машина, покачиваясь, выехала.
Сцена эта длилась, наверное, несколько секунд, но произвела впечатление очень тяжелое. Даже железный Платон присел на секунду на крыльцо, и папироска в его пальцах дрожала.
Конечно, можно романтично мечтать, чтоб свиньи были живы и люди сыты, можно в ослепительно белом фраке кушать свинину на серебряном блюде, полностью отстранившись от того, как она здесь оказалась… Но честно ли это?
Я посмотрел на оставшегося хряка (который вдруг резко прервал свой визг, шлепнулся на пол и лежал неподвижно, словно разбитый параличом), потом повернулся к Платону.
— Ну, ладно, съезжу… Где у вас ключ? Платон снял с гвоздя на террасе ключ и молча протянул мне.
Я стал кидать в заднюю часть салона ящики.
— Доедешь, где мы спускались,— прокашливаясь, произнес он.— Там увидишь вдали будку, свернешь туда… Там Николай. Думаю, договоритесь. На всякий бякий — стеклянный пропуск возьми!
— Стеклянный? — не сразу сообразил я, потом, сообразив, пошел в дом, вынул из сумки бутылку.
Я спускался петлями вниз… Еду на чужой машине, за чужим кормом, для чужого хряка!.. Да, истончилась моя собственная жизнь!.. Но в данной ситуации, надо понимать,— это самое полезное, что я могу сделать.
И вот я снова увидел с двух сторон бескрайнее помидорное поле, точнее — это были уже не помидоры!.. А что? Вдали, над крутым морским обрывом, я увидел и домик-будку. Но как проехать туда? Шла лишь узкая, гораздо уже машины, тропка… Что было делать? Я свернул туда, поехал… Замерзшие помидоры звонко лопались под шинами, впечатление было ужасное… словно едешь по цыплятам… Я старался ехать медленней, будто это что-то меняло.
Я подъехал к будке, заглянул внутрь. Там было темно, затхло. Никого не было. Приглядевшись, с удивлением увидел, что с дальнего конца поля быстро плывет над помидорными кустами белый, перевернутый кверху ножками стол. Потом разглядел под ним хрупкую фигурку. Она, слегка хромая, приблизилась… Худой, как мальчик, старичок с седой щетиной снял с головы стол, поставил. Отдышавшись, вдруг протянул руку:
— Поцелуев… Николай Петрович!.. Платона Самсоныча племянник?
Видно, слухи тут распространялись довольно быстро, хотя и не совсем точно.
— Да… сын… его друга.
Старичок умильно кивнул.
— А я на тот край поля ходил! Был там у нас… небольшой брифинг! — Он довольно утер губы.
— Понятно,— проговорил я.— Вот Платон Самсонович,— кивнул я на пустые ящики,— просил передать…
Обращаться к сторожу с более конкретными требованиями все-таки было неловко.
— Ясно! — сказал он. Мы выкинули пустые ящики и загрузили до края заднего стекла салона полные, с помидорами.— Мерзлые! — пояснил он.— А так — нельзя!.. Нет, конечно, для начальства можно!.. Эти черные «волги», как грачи, слетаются каждое лето — и доверху их загрузи. А об оплате, ясное дело, и речи нету! Глядишь иной раз — жир с него каплями каплет… Думаешь: ну, дай ты червонец, не позорься!.. Никогда!.. А так-то — нельзя! Нельзя!
Читать дальше