Владимир Гржонко - Дверной проем для бабочки

— Милая Матильда, — сказал Билли как можно более язвительно, — не сделать ли нам на денёк перерыв? Пусть сегодня будет хмуро и уныло. Нужно изредка менять настроение. Нет, серьёзно: после холода, дождя и слёз…

— Знаю, знаю, солнышко! После плохого хорошее кажется еще лучше, — перебила его Матильда, молодая, полная и не очень красивая женщина. Всё в ней было раздражающе крупным: ноги, руки, груди, черты лица. И всё равно, на нём, этом лице, выделялись большие, пухлые и какие-то нескромные губы. Может быть именно из-за них Билли называл ее «радостной пираньей». Хотя какие губы могут быть у рыбы? И уж по-рыбьи холодной Матильда, конечно же, не была…

— У гения свои представления о мире, — заметила тётушка Эллен, когда он как-то сообщил ей, что при виде кузины ему хочется постучать по стеклу и проверить, не кинется ли Матильда, как рыбка в аквариуме, на поиски корма.

— Может быть, — добавила тётушка, — она тебе кажется русалкой, а у них, говорят, очень даже не холодная кровь… Но если ты завел этот разговор, чтобы выпытать у меня, кто её отец, то извини… Тётушка привычно приподняла брови и удалилась.

Матильда уселась за стол, аккуратно положила ладони на скатерть и ласково улыбнулась. Похоже, она была единственной в доме, кто не воспринимал его всерьёз. Никак она не может привыкнуть… А эти её постоянные подковырки, а смех со значением?! А чего стоит эта её дурацкая привычка называть всех, и его в том числе, «солнышко»?! Эх, дать бы ей, дуре, по голове! Билли вдруг представил себе, что он со всего размаху бьет Матильду. И отчётливо увидел, как, опрокидывая стул и стол, но не теряя при этом своего утренне-радостного выражения лица, она со стуком валится на пол, и её короткая юбка задирается, открывая мощные неженские ляжки… Но даже и после этого Матильда не стала бы относиться к нему по-другому.

— А где мама? — спросила она, не догадываясь, что лежит на полу истерзанная и с пышных губ по-киношному стекает струйка крови. — Всё ещё плещется в бассейне?

— Наверное, — гася разыгравшееся воображение, коротко ответил Билли и уселся в противоположном конце стола, откуда хорошо был виден камин. Появилась Леди с подносом и взглядом спросила, наливать ли Билли кофе.

— И эта тоже дура! — подумал Билли. — Эти бабы сведут меня с ума. Если уже не свели! Каждое утро одно и то же…

Леди, разлив кофе, давно уже ушла, а Билли всё ещё не знал, куда ему девать скопившееся, как кислая слюна во рту, раздражение. Ну да, конечно, — день рождения! В полдень соберутся все эти идиоты, и он будет вынужден снова сесть за рояль и играть!

В его пятнадцатый день рождения профессор консерватории Эпштейн заявил, что даже развившийся путем многочисленных тренировок музыкальный слух и неистовая работоспособность не могут заменить таланта… Категорически не могут! Впрочем, он, конечно же, не считает своё мнение истиной в последней инстанции, потому что в искусстве, как известно… Ничего, сказала тогда тётушка Эллен, всё это ерунда. Прямой, хотя и дальний, потомок великого человека — это, во-первых, кровь, а, во-вторых, есть ещё и другие способы… В нынешние времена в консерваторию могли бы не принять и Самого, что ж говорить о Билли!

Почему, подумал тогда молодой прыщавый Билли, почему его прадед мог быть счастлив и удачлив, разводя кур где-то в Европе; дед играл на нью-йоркской бирже и тоже был вполне доволен жизнью. И успешен в делах настолько, что отцу вообще не оставалось ничего другого, как, скупив чуть ли не половину Манхэттена, внести свой вклад в семейный бизнес, только лишь затруднив себя произведением на свет сына. Почему именно он, Билли, обязан стать продолжателем дела великого музыканта? Какая всё-таки глупость и несправедливость!

Потом произошло очень неприятное и странное событие. Тётка Эллен, подгоняемая ответственностью, взваленной, как она любила повторять, на её слабые женские плечи умершим братом, однажды ворвалась в ванную комнату, где разомлевший и потерявший бдительность Билли сидел на корточках в теплой мыльной воде. Он и сам не понимал, кого именно в тот момент воображал: недавно уволенную горничную; свою маленькую, но уже очень взрослую кузину Матильду; или (сейчас об этом и подумать противно!) худенькую и молодящуюся тётку Эллен. И вот когда эта тётка появилась перед ним в самый-самый момент, он не сразу и сообразил, настоящая ли она или накатывающийся восторг просто материализовал её образ. Никаких хотя бы отдаленно правдоподобных оправданий найти было совершенно невозможно! Какие, к чёрту, оправдания, когда он всхлипнул, дёрнулся, стараясь удержаться на скользком краю пропасти (или это был край ванны?), но не удержался и рухнул в неё (или только плюхнулся в воду?). А на длинном тёмном бархатном халате тёти Эллен появилась неожиданная и предательская капля. Билли сжался в остывшей мыльной пене и почувствовал, что сейчас по-дурацки расплачется. А затем случилось невероятное. Вместо того, чтобы гадливо удивиться, закричать или хотя бы округлить глаза, тётушка слегка сморщила свой невысокий лобик и внимательно и заинтересованно посмотрела на скользящего теперь к другой пропасти — пропасти отчаяния — племянника. Потом неожиданно поставила ногу на бортик ванны, тяжёлые полы халата при этом разъехались, и Билли увидел её белое с синеватыми жилками бедро.