Владимир Гржонко - Дверной проем для бабочки

Женщина, ловко выбросив вперед руку, поймала Билли за широкий пояс и потянула к себе, а он теперь тоже не слушал, что она говорит, потому что увидел лицо мексиканца… И, самое главное, когда Она вцепилась грязными пальцами в его брюки, Билли почувствовал, что происходит нечто невероятное: его «железка» — сама по себе, без тётушкиного ключа! — вдруг поползла вниз, легко разламываясь, размыкаясь и давая ему холодящую и беспокойную свободу. Широкий и низкий пролом, оставленный в кустах тяжёлой машиной, осветился так, что Билли бросилась в глаза Её тень на поднятой крышке багажника. А сама Она, вернее, силуэт её раздвинутых тонких ног казался, как ватой, обложенным темнотой, как будто Она зависла над бездонной ямой. И еще он увидел, что Она поворачивается к нему спиной, пододвигая ломкие неровные ягодицы, а бледный мексиканец стоит на коленях, положив чуть светящуюся голову на край этой ямы, и взглядом молит Билли помочь Ей, не дать провалиться куда-то глубоко, откуда Она уже никогда не вернётся.

Карлос видел, как беспомощно развел руками Очкарик, как переступил с ноги на ногу и придвинулся к Ней, висящей над бездной, совсем вплотную. Карлос знал: стоит Очкарику грубо прикоснуться к Ней, и всё будет кончено. Ах, если бы сам Карлос мог сейчас подняться с колен! Но он не мог, и в этом бессилии ему почудилась даже какая-то высшая справедливость — плата за то, что он доверился Очкарику, от которого теперь зависело, удержат ли они Её или потеряют навсегда…

А Билли не понимал, что с ним происходит: его обожгла ледяная волна, сломанная «железка» потянула вниз ставшие вдруг слишком широкими брюки, и он ощутил прикосновение… Потом волна стала горячей до озноба, и Билли почувствовал Её торопливые движения… Сейчас он не видел Её лица, но тело… тело было ему знакомо. Очень знакомо. Неужели это Изабелла?! Да, почти наверное это она, потому что он узнавал эти ходящие вверх-вниз ягодицы… и голос, звучащий как из-под воды, тоже был знаком.

— Ну, сладкий, ну давай! Ну давай же! Давай, черт тебя побери! — рычала женщина, бодая воздух растрёпанной головой. — Какого ж хрена везли, если… Чего время-то тянешь?! Может, хоть ты, мекс, что-то ещё можешь?! Н-у-у!

Карлос вздохнул с облегчением, когда увидел и понял, что Она спасена, что Очкарик крепко держит Её — держит именно так, как надо, как держал бы её он, Карлос, если бы мог, если бы посмел к Ней приблизиться. И что Она сама, понимая, что иначе сорвётся, всё крепче и крепче держится за Очкарика, насаживаясь на него и раскачивая скрипящую машину.

У Билли кружилась тяжёлая недоумевающая голова. Изабелла на его глазах превращалась в тётушку Эллен. Конечно, это тётушка повернулась к нему, улыбаясь жалостливо и нежно. Билли не слышал, что она говорила, но понимал и без слов её жалобу — жалобу на его былую чрезмерную послушность. Билли изумился, но отпустить тётушку не мог: она по-прежнему висела над чёрным смутно знакомым провалом в никуда. Он двинул занемевшими бедрами и тут же почувствовал, что она выскальзывает, мягко уходит от него и, кажется, становится больше в размерах. Или это он уменьшается… Тётушка, в последнем жадном движении, в попытке удержать его, снова обернулась, и Билли сообразил, почему она показалась ему такой огромной: это была уже не тётушка, а Матильда — большая, тяжёлая и радостная.

— Ну! — уже во весь голос азартно кричала женщина. — Ну же! Зря только раззадорил, падла! Дава-ай!

Карлос заподозрил неладное: из только что казавшейся бездонной ямы стали проступать контуры серого запасного колеса, старого домкрата и нелепо лежащей на боку пластиковой куклы без головы. По-прежнему не ощущая силы в вялых ногах, он вытянул шею, чтобы получше разглядеть, и вдруг в ноздри ударил запах. Карлос узнал давно забытый и презираемый им запах пота, разогретого хлюпающего и сочащегося женского тела, жёсткую прогорклую вонь резины, ржавого металла и грязных тряпок. В этот момент Очкарик отшатнулся, нелепо подпрыгнул и медленно опустился на землю, выставив острые колени. Карлос мельком взглянул на него, не понимая, как он мог довериться этому нелепому человечку, бессмысленным выражением лица и жалкой расслабленной позой напоминающему сейчас дурачка Хозе. Сам он, наоборот, подобрался, напружинился и ощутил себя тяжёлым стальным шаром. Однажды он уже чувствовал себя таким шаром — там, дома, в Мексике, когда убивал… И всё вокруг, как и в тот раз, казалось искажённым, как будто отражённым от изогнутой полированной поверхности.