Мишель Уэльбек - Платформа

Полчаса спустя туда ввалился Бертран Бредан в сопровождении двух-трех знакомых мне девиц и еще каких-то людей, среди которых я уз­нал шефа спонсорского отдела банка. Они расположились за соседним столиком, и мне ничего не оставалось, как пойти поздороваться. Бредан мне искренне обрадовался – я и в самом деле ему серьезно помог. Разго­вор затянулся, Валери подсела к нам. Не помню точно, кто предложил отправиться к «варварам» – в «Bar-Bar» – возможно, сам Бредан. Я согла­сился, совершив тем самым очередную глупость. Попытки большинства секс-клубов включить в свою программу еженедельные вечера садомазо­хизма провалились. В отличие от них «Bar-Bar», изначально предназна­чавшийся для садомазохизма и не предъявлявший, кроме особых случа­ев, жестких требований к одежде, со дня своего открытия пользовался популярностью. Я знал, что садомазохисты – публика весьма специфи­ческая, утратившая всякий интерес к обычному сексу и, соответствен­но, обычным секс-клубам.

У самого входа ерзала в клетке, словно не находя себе места, женщи­на лет пятидесяти с румяным лицом, в наручниках и с кляпом во рту. Приглядевшись, я увидел, что ноги у нее прикреплены железными цепя­ми к прутьям клетки; всей одежды на ней был только корсет из искусст­венной черной кожи, поверх которого свисала большая дряблая грудь. У этой рабыни имелся хозяин, намеревавшийся, по здешним обычаям, продать ее с молотка на один вечер. Похоже, ей тут не слишком нрави­лось; как я понял, она вертелась туда-сюда, пытаясь спрятать свои целлюлитные ягодицы – но напрасно, клетка-то открыта с четырех сторон. Возможно, она таким способом зарабатывала на жизнь: я слышал, что люди продают себя в рабство по тысяче, а то и по две за вечер. Я вооб­разил, что это какая-нибудь мелкая служащая, телефонисточка из собе­са, сводившая таким образом концы с концами. Свободным оказался только один столик у входа в первый зал пыток. Как только мы сели, к нам приблизилась парочка: чернокожая повелительница с голым задом тащила на поводке совершенно лысого пузатого мужчину в тройке. По­равнявшись с нами, Она остановилась и велела ему раздеться. Он пови­новался и оголил довольно большие для мужчины жирные сиськи. Она достала из сумочки два металлических зажима и прицепила их к крас­ным продолговатым сосцам. Мужик скривился от боли. Затем она дерну­ла за поводок, он опустился на четвереньки и поковылял за ней; складки живота у него тряслись, в тусклом освещении тело казалось очень блед­ным. Я заказал виски, Валери – апельсиновый сок. Она упорно глядела в стол, стараясь не замечать всего, что творилось вокруг, в разговоре не участвовала. Маржори и Жеральдина, знакомые девушки из Управления изобразительных искусств, наоборот, выглядели возбужденными. «Сего­дня все очень целомудренно, очень», – разочарованно проворчал Бредан. Он рассказал нам, что в иные вечера тут загоняют иголки в яички или в головку члена; а как-то раз одному типу повелительница клещами выдрала ноготь. Валери передернуло от отвращения.

– По-моему, это ужасная мерзость, – сказала она не в силах больше сдерживаться,

– Почему мерзость? – удивилась Жеральдина. – Если участники со­глашаются добровольно, то нет проблем. Договор как договор, не хуже любого другого.

– Не верю, что можно добровольно согласиться на унижения и страда­ния. А если и так, то все равно это недопустимо.

Валери заметно нервничала, и я подумывал, не перевести ли мне разговор на палестино-израильский конфликт, а потом вдруг понял, что мне глубоко наплевать на мнение этих девиц; если они перестанут мне звонить – мне же лучше: работы меньше.

– Вообще-то мне все они противны, – сказал я и добавил немного тише: – И вы тоже.

Последней фразы Жеральдина не услышала или сделала вид, что не слышит.

– Если совершеннолетний человек, – сказала она, – желает страдать и изучать мазохистскую составляющую своей сексуальности, я не понимаю, по какому праву кто-то может ему помешать. У нас все-таки де­мократия.

Она тоже нервничала, и я уже чувствовал, что сейчас она перейдет к правам человека. При слове демократия Бредан взглянул на нее с презре­нием; он обернулся к Валери.

– Вы правы, – сказал он мрачно, – это полнейшая мерзость. Когда я вижу человека, который соглашается, чтобы ему выдирали ногти, чтоб на него испражнялись, и потом еще жрет говно своего палача, я нахожу это мерзким. Но именно мерзость в человеке и интересует меня больше всего.

Прошло несколько секунд, после чего Валери спросила с болью в го­лосе: