Николай Зворыкин: Что думал старый волк

Часто снег ночью валит, и можно бы хорошо след свой скрыть, а редко так сделаешь: все надо раннюю зорьку встретить. Или на падали дольше просидишь, или, когда есть нечего, начнешь разведку делать, — вот, вот, думаешь, чем-нибудь разжиришься, — да на самом деле, ведь так и кормишься...

А то, как на отдых идти, будто нарочно перестанет снег. Тихо, мягко, словно по перьям идешь, что ни шаг, то ямку проложишь, такую явственную, — во мгле и то разглядишь. И пятка, и пальцы, и когти отпечатываются, неприятно даже и непокойно делается, что всюду лента следов сзади тянется, а где кончится, там и сам находишься. Правда, многие этим не тяготятся. Ну, а опытный, бывалый волк хорошо знает последствия порош, и что они недаром зовутся у охотников “мертвыми”.

Мысли о порошах и следах поневоле приводят старика к воспоминаниям о ряде охот на него.

...Памятный день. Уйти на дневку до окончания пороши не удалось, зато посчастливилось вдвоем словить жирную собаку. Уже становилось совсем светло, когда покончили с закуской. Осталась голова да передняя нога. Голову нести особою неудобно, да и после всего прочего это не еда, — оставили ее сорокам да воронам, они все до нитки выберут, голый череп оставят. А ногу волчица с собою взяла. Ну, куда тащить среди белого дня? Недоволен он был этим, — птицы хуже будут приставать, граять, да и след останется, потому снег глубок, и нет — нет да и чертит волчица кистью собачей ноги, когда не за середку держит. Не нравятся такие метки, — будто капкан волочит, снег сбоку распахивает. Ну, где же, разве послушает? Не драться же с волчицею! Невыгодно, — зима к концу подходит не взлюбит...

Легли в сосновом болоте меж полей, дальше идти было рискованно, стали люди по дорогам встречаться.

Сели. Кругом сосенки, не редкие и не густые, все в снегу. С час слушали строго. Недалеко вдоль болота дорога, едут и едут по ней, — это не мешает, в болото дороги нет. Легли. Тепло, хорошо, удобно....

Вдруг, с противоположной стороны, где дороги нет, как будто кашлянул кто-то. Встал, пошел посмотреть: болото пополам рассечено просеком, а в конце его вдали красные лоскутки. Сердце так и упало, — обошли, значит, их. Вернулся, остановился, выслушивает, а волчица туда, сюда, пошла ходов искать. Заговорили люди, громче да громче, покрикивать стали. Немного погодя, в противоположной от крика стороне, в углу, грох из ружья, да еще — грох! Тут с рыси уже махать пошел вдоль опушки, а флажки все мелькают да мелькают, кумачом запахло, углубиться пришлось. Добежал до края болота, дальше уж поляна; остановился, — надо высмотреть. За поляною сосна, а за ее стволом валенки переминаются, потом из-за ствола голова стала выглядывать, то с одной стороны, то с другой. Куда идти? Левее стреляли, правее, может быть, кто затаился, а сзади кричат, приближаются. Вправо от сосны кустарник, шагах от нее в 60-ти. Бросился во весь мах прямехонько на сосну, а голова охотника, как дятел, вокруг ствола вертится. Шел-шел прямо, да как шарахнется в кустарник, ветки так и лягаются, снег комками осыпается, — это ладно. Выскочил, перебежал в низину, полем и в еловый остров. А волчица тогда же погибла.

...Зубы для волка — оружие. Потерять зубы — значит выбыть из строя. И вспомнил старик капканы. Благодаря ничтожному куску железа, и он потерял зубы...

Даже осторожность не избавляет от опасности попасть случайно в капкан, — ведь, ходишь по земле, а не на крыльях летаешь, как тут избежать случая?

Так было и с ним. Шел он по глухой лесной дороге. Ночь была лунная, тихая. После двухдневного снега, падавшего густыми хлопьями, большими, как листья, — деревья и кусты облепило так, что стояли они, как стога сенные. На уплотненной поверхности снега лежал толстый слой легковесных снежных перьев и блесток. Ходьба по дороге схожа была с ходьбою по стоячей воде с твердым дном.

Шел он по этой лесной дороге к оставшимся от прежних своих обедов костям и слышит, едет кто-то навстречу. Свернул он под ели, к объеденной зайцами поваленной осине, и только что с вожделением подумал, нет ли с проезжим собаки, как под ногою что-то хрустнуло в снегу, и железные скобы безжалостно схватили его лапу.

Тут он совсем растерялся, а при мысли, что с проезжим действительно окажется собака, страх превратился в панический. Он хватил несколько раз зубами железо, — но зубы впервые встретились с неподдающимся их силе предметом. Мешкать было нельзя. Он поскакал на трех ногах дальше от дороги, глубже в лес, перескакивая через синие тени, переплетавшиеся, как буреломные деревья. Он боялся этих темных теней, будто они были предательскими западнями или телесными предметами, через которые надо было переносить ноги. Отскакавши порядочное расстояние, он остановился, убедился, что путник проехал, не останавливаясь, и стал вертеться, тряся лапою и хватая с остервенением железо всею силою своих вооруженных челюстей. К утру он сломал два клыка, повредив значительно резцы. Заячий капкан мало помалу снялся без помощи зубов, — пружины железа медленно скользили от нажима другою лапою, а сильные жилистые пальцы защемленной ноги не затекли, сгибались, шевелились и вышли из дуг. Капкан спал с ноги, и кровянистая слюна капала на снег с крошками раздробленных зубов.