Иван Клима - Час тишины

Со двора долетели какие-то звуки, он не обратил на них особого внимания. Только жадно затянулся сигаретой. Ну, что ж ему все-таки делать теперь? Он смотрел на неподвижную фигуру Федора и слышал совершенно явственно его размеренный голос. Это было страшно — прошлое и безвозвратность этого голоса. Как часто они спорили, и чаще всего о справедливости. Какой приговор он вынес бы тем, кто поднял руку на детей, почему он об этой справедливости столько думал? Здесь, в долине, где не было судов и где справедливость и несправедливость имели почти один и тот же пьяный и голодный облик. Наверно, он уже видел что-то страшное, что-то такое, о чем он никогда не говорил. И тут инженер вдруг понял, что не сделал главного — он должен был его обо всем расспросить, должен был узнать от него что-то очень важное; теперь он потерял эту возможность, и теперь уже никто и никогда ничего об этом не расскажет.

Потом он подумал о слове, которое бандиты написали у него на дверях, — «коммунист», — и об этом они спорили. Он отказывал Федору в праве говорить об этих вещах, и вот третьи, подумал он, решили их спор, неотвратимо и страшно рассудили их. Он не понимал смысла этого приговора, но, видно, будет думать о нем всю жизнь.

Сквозняк распахнул двери, и он увидел черную лошадиную спину.

— Ты все дожидаешься меня? — сказал он.

На дворе он зачерпнул горсть снега и долго растирал им себе ладони, потом взял вожжи, крикнул:

— Пошел!

Из недалекого леса долетел сюда волчий вой. Он поднял голову и посмотрел в том направлении.

А конь тем временем с трудом тащил свой груз вниз, в долину.

С бледного утреннего неба тихо и незаметно оседала пыль. Фу, сказал старый Молнар, ударив несколько раз по ткани костюма. Под ладонью появились темные пятна. Это был воскресный костюм.

Ему пришло в голову, что этой пылью, собственно, покрыты и их хлеба, — опять будет голод, все их надежды похоронены под этой пылью, и она так медленно оседает на землю. Нужно что-то делать, думал он, чтоб шли дожди. Вот хоть эти каналы. Надо их как следует прорыть, тогда они сохранят влагу. Он говорил об этом уже давно, да никто слушать не хотел, никто не отнесся к этому серьезно. Разве что учитель и то когда-то. А теперь остался один сумасшедший Адам. Он всегда серьезно относится к словам Молнара. А он ради шутки злоупотреблял его серьезностью, разумеется, добродушно, просто так, чтоб немного посмешить людей. Он не хотел обижать несчастного человека. Собственно, они были друзьями еще задолго до того, как произошла эта страшная история с женой Адама. До этой истории Адам был веселым, ловким парнем и шутником — он умел лечь и снова встать с полным пол-литром на лбу, не проливая при этом ни капли. Два стула мог держать одновременно — один на подбородке, а другой на ладони, — и так умел работать ножом, что с расстояния броском вырезал на дереве сердца с инициалами.

Они ходили вместе на заработки в южные имения. А сколько провели вместе вечеров под теплым небом, сколько совершили разных проделок! Они угадывали перед публикой, где находятся спрятанные вещи, женщинам отгадывали, что написано в закрытых конвертах, предсказывали им будущее. Адам, правда, за это поплатился — от одной из женщин он уже потом не отделался. Молнар не мог теперь вспомнить, как ее звали, но лицо помнил отлично: широкие толстые губы, светлые волосы, худая, кожа вся усеяна веснушками… Он пошел к ним на свадьбу свидетелем, свадьба продолжалась два дня, они намазали длинную лавку клеем — пятеро парней приклеилось, четверым удалось оторваться, а пушкаровского Онджея пришлось вытаскивать из штанов.

Он всегда с удовольствием вспоминал эту историю. А весной, после свадьбы, в лесу ее застала большая вода, женщина испугалась и, видно, сбилась с пути; три дня и три ночи ездили они на лодках по лугу и меж деревьев; все время кому-то казалось, что он слышит ее голос, но она, видно, уже давно была мертва. И Адам ездил с ними, хотя в последний день его и трясла какая-то злая лихорадка. Нашли ее только на десятый день, когда вода схлынула.

Принесли на двор, Адам все еще лежал в лихорадке, но он узнал ее, постоял минутку над ней не двигаясь, а потом как припустил бежать — пробежал всю деревню и исчез где-то в лугах; вернулся среди ночи, люди слышали, как он шел по улице и пел, думали, что пьяный, и считали — хорошо, мол, сделал, что напился. Но он не был пьян, только вдруг забыл обо всем, что случилось, и казалось ему, что он возвращается поздно ночью со свидания, поэтому и пел. С тех пор его мысли стали подвластны мечтам, подчинились им, выражение его лица не раз менялось в течение дня, все чувства его были безумными, он потерял память. Постепенно превратился в ребенка, начал собирать цветные стеклышки и верил всему, что говорили люди, а они просто-напросто смеялись над ним.