Светлана Чулкова - Стеклянный человек

«Да тебя и предупреждали».

«Да знаю, знаю. Но это же убойная сила для моего интеллекта. Я ей говорю: давайте мы вас подлечим, что ли. К доктору и все такое. А она мне: «Что? К доктору Фаусту?»

«Ха-ха-ха, — это я смеюсь. — Так и сказала? К доктору Фаусту?»

«Так и сказала. Я понимаю, что у них тут Фаустово. Про это, я понимаю, она в курсе. Но она что, и Гете читала?»

«Да, действительно. Слушай, а правда… А почему Фаустово вообще?»

«А кто его знает. Может, когда-нибудь жил тут какой-нибудь умник-помещик, Гете любил ну ОЧЕНЬ сильно».

«Без комментариев».

«Ну, не Гете же тут жил… И уж точно не Фауст…» — уже как-то неуверенно протянул Олег.

Потом мы долго молчали. Потом подъехали к магазину, купили теплой колы. А потом до самой Москвы снова молчали.

…Олег пощелкал фотиком фаустовскую природу и распечатал картинки для моей бабушки. Та поцокала языком и сказала: «Красота… Какие места! Красота…»

Олег хмыкнул.

Я сурово наморщила носик.

Бабушка у меня вся бледная телом, только ладошки розовые. Бабушка говорит, что это от гипертонии, но у нее правда нежные, гладкие как у девочки руки. Она у меня полная и царственная, и мы купили ей стул с королевской обивкой, большой такой стул, чтобы она вся на нем умещалась. Она мечтает дожить до дачи, поэтому я и ввязалась с Олегом в эту фаустовскую авантюру.

Но получается так: чтобы ублажить одну бабушку, другую нужно сгнобить, и меня это напрягает. Из того факта, что эта Донна так упирается и не хочет переезжать в однокомнатную квартиру в Белозерске, упирается прямо руками и ногами, я делаю вывод, что для нее это практически смертельно.

Я гоню Олега домой и, поцеловав перед сном бабушку, отправляюсь в свою комнату. Мне снится короткий сон: я представляю себе: Олег-злодей пытается выпроводить Донну из ее дома, а та хватается за березу и кричит: «Женька! Женька!» Женька это я. Меня так назвали в честь дедушки, он погиб на войне.

Я резко сажусь в кровати и долго не могу заснуть, щелкаю выключателем ночника: светло, темно… светло, темно… Ладно, все-таки темно и надо спать.

«Ну вот, видишь? Всё само собой решилось…» — говорит Олег и деловито оглядывает убогую комнату, посреди которой как елка на новогоднем празднике (а с чем еще сравнить) стоит береза с аккуратно обрубленными сучками. По низу вокруг ствола мягкой цветастой кочкой обвит половичок.

Я смотрю наверх — как она жила тут зимой, это же никакой печкой не протопишь.

«Я ей, между прочим, в сенях деньги оставил», — говорит Олег. — «Может, хоть на них и похоронили…»

Мы начинаем разбираться. Олег привез зеленые мешки для мусора — такие, вроде как плетение рогожкой, но на самом деле синтетика. У Донны… Да что это я заладила… Хозяйку звали Галиной, имя у нее есть. У Галины нет родственников, но Олег оплатил трехгодовую страховку на тот случай, если вдруг кто объявится и можно будет у них отсудить. Не дом, конечно, а землю. Двадцать соток девственной рощи с маленьким огородиком — помножьте на две тысячи долларов, «это копейки», говорит Олег, и я понимаю, что на фоне реальных цен это действительно копейки.

Я выгребаю из сундука какие-то тряпочки, тряпочки, ленточки, полотенца, старомодные кофточки: все глаженое, но пахнет сыростью.

«О, смотри — литература», — Олег выкладывает с этажерки на кровать книжки. — «Вот тебе Пушкин и Лермонтов с «ятями», между прочим, ого… «Бауер Э., Франке А. Переплетное ремесло 1913 год»… По приколу, во бабка, а? Хмелевская — раз, два, три… Слушай, она Хмелевскую читала. Ты можешь себе представить, как она тут смеялась? Читая Хмелевскую?»

«Слушай, поимей совесть», говорю я из угла, зло взмахивая рукой и запутываюсь в паутине — паутина тоже сырая, тут все пропахло сыростью, не успевая просохнуть даже за долгое лето. Паучок попал между пальцев и нервно побежал вверх по руке.

«Убей — это ж к письму, к хорошей новости», — советует Олег. — «Ты же чтишь традиции».

Я беру паучка двумя пальцами и выношу на улицу, оставляю на скамейке.

«Могла бы и на березу его посадить, не выходя из дома», — говорит Олег, когда я снова возвращаюсь к сундуку. — «Слушай, а это ведь хорошая, здоровая на голову русская традиция — выращивать в избах березы, как считаешь? Опять же на Троицу все как положено — дом украшен по определению. Ну и, опять же, банька… венички свежие…»

«Слушай, а как ты относишься к матерным словам?» — говорю я, не оборачиваясь.

«А что? Послать хочешь?»

«Трехэтажным…»

«Слушай, а давай разовьем эту тему, а?» — Скрипят пружины, я оглядываюсь и вижу, что Олег присел на кровать. Вид, на самом деле, у него расстроенный. Я знаю, что чем он дурнее — тем больше расстроен. Он берет из рюкзака отвертки и начинает развинчивать кровать. Перекрестившись, пока он не видит, я начинаю засовывать в мешки хлам из сундука. Дно сундука обнажается, и я даже не удивляюсь, обнаружив толстую пачку писем, перевязанных красной ленточкой. Такие письма — треугольные вперемешку с обычными, в конвертах, хранятся во многих семьях — у кого пачка потолще, у кого совсем тоненькая, если сразу убили. А у Донны — толстая пачка, сантиметров двадцать надежды, примерно столько же, сколько было у моей бабушки…