Array Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 03

В этом же духе — рассказ «Акционерное общество „Золотой ангел“» Галины Полынской из Подмосковья, которая не была участником Переделкинского совещания.

И, наконец, самая значительная — и по объёму, и, думаю, по содержанию — публикация нашей «молодёжной подборки» — повесть 26-летнего питерского прозаика Евгения Чепкасова. Его успех знаменателен ещё и потому, что Чепкасов — самый молодой из авторов рубрики «Дебют». Перед нами действительно «петербургская повесть» — мистическая, глубокая, написанная «кровью души», с сильным влиянием образов Достоевского, но совсем не эпигонская, а напротив, творчески развивающая идеи великих писателей «петербургского периода» нашей литературы. А мы, если говорить честно, уже соскучились по значительным произведениям, созданным в Петербурге.

Проза Полынской, Дрожникова, Никитина, Фуфлыгина да и отчасти Чепкасова — нетипична для нашего журнала. Но она и не противоречит тем ценностям, за которые мы боремся. А мы, в частности, утверждаем, что новаторство само по себе не есть какая-то космополитическая, антинациональная категория. Всё дело в мировоззрении новаторов. Наши творческие и политические оппоненты умеют переманивать их к себе, переиначивать на собственный лад. Мы же, не желая в принципе никого переманивать и переиначивать, хотим понять их взгляды и пристрастия. Надеемся, что они, в свою очередь, поймут наши.

Разумеется, наш нынешний выбор авторов вовсе не означает, что среди участников Всероссийского семинара в Переделкине не было талантливых представителей традиционной русской прозы. Конечно, были: Светлана Макарова из Краснодара, Дмитрий Ермаков из «второй литературной столицы» России — Вологды… Их произведения уже опубликованы на страницах нашего журнала.

Вообще-то сумерки страшны: они полупрозрачные, студенистые, вязкие — как дохлая медуза. Падая на город, медуза вытесняет воздух, и людям поневоле приходится дышать ее клейстерным телом. В пряные летние сумерки некоторые умирают от удушья. Лица таких умерших искорежены ужасом…

Но описываемый сумеречный момент случился зимой, и было морозно. К тому же дядя Паша не боялся медузы: однажды летом, оголодав, он принялся жадно хапать ртом медузий студень, и голод отступил. А зимой медуза колкая и невкусная — зимой медузой не поужинаешь.

Дядя Паша озирал людей на троллейбусной остановке, и ему представлялось, что вот сейчас смерзнется медуза, и все они застынут, словно прошлогодняя жухлая трава во льду. Однако это не пугало, а веселило дядю Пашу, и он беззаботно бил оземь мягкой пятой серого валенка.

Людно на остановке, но около дяди Паши будто магический круг очерчен — пусто. Какой-то малыш сквозь варежку тычет пальчиком в центр загадочного круга, а мама зажимает пальчик в шерстяной кулак и что-то шепчет на ушко. Шепчет она долго и вдохновенно, сочиняя, вероятно, сказочку про то, почему никто не подходит к тому человеку, почему он постоянно морщит лоб и бьет ногой о снег и почему один глаз его скошен к носу. Оробевший малыш спрятал лицо в лисьем меху маминой шубы, и женщина улыбнулась: есть теперь кем пугать непослушного.

Пока мама шептала что-то успокоительное и ободряющее, дядя Паша бочком, бочком, вывертывая одну ногу, подошел к некоему пареньку и, чуть нарочито пуская слюни, попросил оставить докурить. Паренек неторопливо сделал две затяжки и отдал сигарету, брезгливо глядя на слюну, застывшую на щетине подбородка просителя.

Как только дядя Паша докурил бычок до фильтра и поперхнулся едким дымом тлеющей ваты, подполз долгожданный троллейбус. Ехать дядя Паша никуда не собирался, а погреться бы не мешало — вот он и полез в троллейбус, набычившись и тяжко, надсадно мыча. Кучка народа у дверей мигом раздалась, внутри машины гадливо потеснились, и дядя Паша, перестав мычать, свободно поместился. «Идёт коза рогатая… Му!» — что-то в этом роде подумал дядя Паша и тоненько захихикал, когда двери с лязгом съехались.

Оттотулив губы, дядя Паша жарко дышал на овальное стекло двери, отодвигался посмотреть, как волнисто плавится лед, и снова дышал. А в его голове на разные лады пели козлы.

Окна троллейбуса были плотно обиты белыми ветвями папоротника — совсем как крышка гроба. Кто-то процарапывал глазки в ледяной флоре и получал возможность судить о внешнем мире, но таких любопытных было немного. Троллейбус, обычно весьма прозрачный и бесхитростный, нынче решил поскрытничать и мягко плыл по сумеречному городу, везя в себе неизвестный мир.