Александр Бологов - Один день солнца (сборник)

Близка густая тьма, за кромкою окна — точно бездна пустая. Но что же так сечет глаза, словно встречный ветер? Веет холодом и выжимает слезы — такие близкие в некоторые дни!.. Ольга крепко зажмурилась и промокнула веки рукавом. Зябко подернула плечами.

Вовка уже совсем разгорячился. Он нетерпеливо взвизгивал и выгибал спину, норовя подняться. Увидев, что мать направляется к нему, Зинка вышла в прихожую, Ольга, приглядывая за внуком, подняла с постели ее пальто, чтобы повесить на крючок, и увидела под ним плотный желто-серый прямоугольничек старинного снимка. Она быстро перевернула его. С карточки, строго насупив брови, далеко и чуждо, без малейшего тепла и улыбки смотрела на нее баба Мотя…

Первая птица подала голос хрипло и прерывисто, словно испугалась или необычайно удивилась, проклюнув ледок тишины и покоя. Это был осторожный шаг вперед, в новый день, в продолжение жизни, и не успела птица вдохнуть поглубже и крикнуть поуверенней и почетче, как уже откликнулся другой голос — торопливый и неровный, но уже более звонкий и ясный.

Пока ранние острые лучи солнца коснулись верхушечных веток тополя, радостный птичий гомон половодьем залил округу. Птицы возносили благодарные песни свету и бытию, пестрые звуки, как разноцветные лоскутки, вплетались в красочную ткань хора. Стоило, кажется, откинуть плотную занавеску — и в комнату хлынет это многоцветье.

Ольга осторожно отодвинула штору и зажмурилась: «Господи, благодать-то какая!..»

День начинался ясным и теплым, и ясно и тепло становилось на душе.

— Доброе утро, мам! — Михаил, несмотря на поздний час, вышел заспанным, вроде бы недобравшим сна. Он зевнул, направился к большому приемнику на ножках и надавил какую-то кнопку. Через секунду-другую комната наполнилась мягкой музыкой.

— «Маяк» всегда наготове, — сказал Михаил.

— Доброе утро, сынок, — отозвалась Ольга. — Оно, и правда, смотри какое, во…

Михаил повернулся к окну, поглядел вверх:

— Да-а, небесная канцелярия знает, что делает. Давай-ка откроем форточку…

Потом он стал приседать. Растопырив руки, поворачивал то в одну, то в другую сторону тело, но в поясе оно гнулось туго, больше скручивались ноги. Сын был в трусах, Ольга видела его всего.

Ей снова пришел на память дед Павел, хорошо его помнила, — крутого нрава, малословный человек, разве чем и поваживавший внуков — так это прутом. В восемьдесят лет сил не потерял и ловкость во многом сохранил — без лестницы на вишни с решетом лазил обирать.

В него Мишка, в него. Дед с годами стал посуше, но кряжем, как был, остался.

— Как спалось? — спросил Михаил, когда они уже сели за стол, и он, в рубахе из махровой полотенечной материи, с мокрыми причесанными волосами, откупоривал четвертинку водки, чтобы долить графин.

— Да как спалось — хорошо, сынок.

Ольге было как-то неловко, что она сидит сложа руки, а невестка возится с едой одна. Но та так и не позволила ей встать с места, и Ольге это даже понравилось — Лида была хозяйкой.

Михаил вынул пробку, поглядел сквозь графин на свет:

— Как слеза…

Он наполнил стопочки и добавил:

— Водочка, если в меру, только на пользу. Доказано и проверено. А сегодня тем более праздник.

Ольга, приняв это на свой счет, запротестовала:

— Да ну, сынок, что за праздник!..

— Как что за праздник? — Михаил поднял брови. — Выходной!

— Ах, выходной, да… — Ольге стало неловко. — Но а рано-то как, самое утро?

— Это ничего, на весь день зарядка.

В тесной кухоньке, плотно заставленной белыми вещами, было не развернуться. Лида, вроде и с места не сходя, обращалась то к столу, то к плите, проносила над головами шкварчащую сковородку, разливала чай.

— Ешьте, мама. Это, правда, не очень, на скорую руку, но мы тут еще постряпаем…

— Ай, Лидушка, что не едят, того не варят. Спасибо, милая. А чай — это я люблю. Сама на старости лет научилась заваривать. Знаешь, сынок, Толик научил. Ага. Все как-то не различала вкуса: подкрашен кипяток — и ладно.

— Велика наука! Не жалей заварки — и все.

Михаилу показалось, что мать с умыслом вспомнила зятя, и вспомнила добром. А давно ли на чистую воду выводила? Пойми ее, елки-палки…

— Это-то верно, — согласилась Ольга, — а все-таки и уметь надо.

Хоть и недолгий, сон все-таки освежил Ольгу. Даже серое платье ее, в мелкий сиреневый цветочек, тоже вроде бы посвежело, отвисевшись за ночь на краешке стола. До сих пор лицо ее не потеряло ровности цвета, чистоты и матовости. Даже морщин, как и всегда при здоровой коже, было немного, и только губы как бы утопились слегка, хотя и целы были передние зубы, — видно, уж потому, что погрузнела вся и лицо покрупнело и порыхлело.