Александр Бологов - Один день солнца (сборник)

Семен, когда бросил их, приходил без нее, хотя она и наказывала не отворять ему дверей. Первый раз записку оставил, что, дескать, еще придет. Просил позволения взять кой-какие свои вещи оставленные. Благородным хотел быть, позволения спрашивал. Подлецу все к лицу… За все время куска хлеба родным детям принесть не нашелся. А как пришел, по-людски все же поговорили, — чего уж рядиться вдогонку…

Да и дети — ничего, не померли. Выросли и устроились не хуже других. А сам-то как жил, господи! Она интересовалась… От двоих ушел, к двоим пришел. Да и эти-то две кровные были — какие ни есть, хороши, а те, как ни улещивай, своим не назовут. Погоди, вырастут все, силу наберут, — кому ты станешь нужен, чужой-то? За что ни возьмешься, — вроде и свое да не свое. И тут по всякому случаю позволенья спрашивать?.. Беда-горе, чего хотел, то и получил. Тоже, думается, не много счастья нажил.

…Внуков вот нету, жалость. Настя и на пенсию из-за них ушла в срок — подоспели, ухаживать надо было. А ей и нянчить некого, не дал бог, не расщедрился. В церковь ходила несколько раз, крадучись от дочерей, просила об этом — надо бы Галине сыночка маленького; все у нее есть, кроме ребенка. Теперь уж, может, и поздно с первыми родами, да ведь на все бы пошла. У нее самой-то Верка, первая, была на девятнадцатом годе — выходит, в аккурат вдвое моложе была, чем теперь Галина?..

Девки, девки… А сами виноваты. В молодости по врачам ходят, чтоб избавиться, когда понесут, а потом — по другим, чтоб помогли заиметь. Так, выходит, и воюют врачи друг с другом на одном поле — кто кого.

…Как посадила раз семейку к себе в вагон! Ну, он — лейтенант. Худоба одна, усы еще не растут, но раз погоны дали — значит, самостоятельный. А жена — и точно смотреть не на что, ни за что не поверишь, что своих детей везет. Двойню, на обе руки, и оба — мальчики. Так и приладились ночью: она одного на нижней полке у стенки греет, он — другого.

— Куда же едете-то? — спросила. — Назначение дали?

— Сейчас к бабушке, а потом по назначению.

— Так с ими и отправитесь?

— А как же так без них?..

— Да уж одного хотя б оставили.

— Да как же так? Врозь им скучно будет…

Лейтенант говорит и будто не заботится ни о чем.

— Там и квартиру дадут?

— Может, и дадут.

«Может, и дадут…» Вот народ веселый! Идут себе, торопятся, делают в жизни, что делается, и живут без горя…

Но сама не так ли жила? Забивала ли голову, как сейчас, на старости лет, пустыми думами, остерегалась ли: что ожидает тебя за каждым углом? Или время было не то: одним днем живешь, а что сулит второй — не ведаешь? А может, не во времени все же дело, а в годах? Каждый новый прожитый загоняет душу все глубже; ни в глазах ее, ни в слове, ни в лице сразу не определишь — теплится комочком в самой глубине тебя, еле согревает. Отсюда и робость к жизни — не хватит тебе ее тепла и силы…

Все дежурство протолкалась тогда возле этой матери-героини. Вагона-ресторана не было, так пришлось для них кашу в топке варить, в собственной кружке литровой.

И опять тут хоть руками разведи: каш и молока понабрали с собой много, а все скисло.

— Об чем думали-то?

— Да кто же знал, что скиснет. Такое молоко продают.

— Н-ну. А проверяла его перед варкой?

А мать молодая вместо ответа на мужа глядит. Тот головой трясет — да, дескать, проверял, а как же. Сам, выходит, кухарил. Ну, и то хорошо.

— А если бы я не попробовала, когда греть взялась, так прокислым и кормила бы?

— Я бы попробовала…

— Нагрев бы попробовала, а прокислость сошла бы…

Тут, конечно, только и осталось, что глаза к потолку подвесть да улыбаться.

— А отняла когда? От груди?

— Они сами отказались брать.

— И молоко было? На обоих хватало?

— Да. Вот тут, — показывает, — пятна всегда появлялись, лифчики все время меняла.

Посмотрела на эту матерь повнимательнее — так и не разглядела, где бы у нее молоко могло быть… А вот везет бабке внуков. Солдаты будущие. Маленькие, некрепенькие еще, а уж смотрят на движение, понимают глазами.

Когда выгружала их в Даугавпилсе, лейтенант три рубля дал. Взяла, потому что — от сердца, и люди хорошие.

Своих внуков теперь уже не будет, и ждать уже нечего. У Верки могли бы заиметься, быть может, да вот как ей не повезло в жизни, так не повезло. К тетке своей, Анне Егоровне, они с Галинкой часто в детстве ездили — отправляла их на поправку на лето, когда от школы освобождались. Там корову пасли, по огороду и даже в колхозе помогали — можно сказать, не даром теткин хлеб ели. И туда, и обратно отправляла их рабочим поездом со знакомыми проводниками, и все было хорошо.