Александр Бологов - Один день солнца (сборник)

«Ни отпевания невесты, ни купли-продажи, подарки не выставили», — бормотала поначалу Варвара, хотя и обговорили они все с Ольгой, что «вот она какая, нынешняя молодежь». Но после первого же, главного тоста, когда еще не хрипло и отчаянно, а твердо и дружно застолье крикнуло «горько!» и румяная Зинка неискусно потянулась губами к Толику, Варвара, сумевшая на какую-то секунду перехватить сумасшедший Ольгин взгляд, размякла и расслезилась сама и вышла в коридор утереться…

На столе ничего нельзя было уместить — приборы стояли впритык, блюда и вазы возвышались на покрытом свежей скатертью комоде.

Горячее готовилось у Грибакиных, и Варвара то и дело отлучалась к себе, где хлопотали у плиты две ее незамужние дочери, рвущиеся сами к шуму, посидеть в компании с парнями.

Варвара распоряжалась свадьбой, вовремя меняла закуски, выставляла на стол нераспечатанные бутылки. И вина, и еды было заготовлено, чтобы не просчитаться.

«Варя, милая, а помнишь время?.. Далекое время?.. Ну, хотя бы ту ночь, когда нас с Мишкой мытарили в степи волки и мы на последних жилах доволоклись к тебе? А у тебя, среди своей оравы, и — баушка, и Зинка с Санькой… Ты взяла их, чтобы хоть в тепле сидели, на людях коротали ожидание…

А какой кагал, радости-то и слез-то мокрых сколько было?! И как мы кормили и не могли накормить ненасытный рой, а ночью, уложив его весь на пол, сумерничали допоздна, поминая наших геройски павших мужиков? Не за это ли они и жизни свои положили, чтобы вот так мы сидели сейчас с тобою и не верили счастью, глядя на своих детей? И не укорили бы они нас ни в чем, Варя моя милая, потому что мы, как только могли, блюли свою женскую обязанность — сберегли и взрастили их семя, их продолжение… Как бы им было отрадно поглядеть сейчас на всех ребят…»

Варварины глаза блестели, как у больной. Разгоряченная, успевающая и голос свой добавить к общему «горько!», и углядеть отколовшегося гостя, и байку сказать, чтобы сплотить стол, она будто слушала любимую песню. Эту песню — дорогую, до смерти необходимую — она несла в себе много лет, от поры своей молодости, но звучала она в ее душе, словно как за стеной…

«Варя, милая, дай срок, и твои дочки станут под венец… Также отрежешь от себя рожоное дитя и будешь слезы лить на радости… А и не в том ли наша участь, чтобы разделить свою душу по детям да и выплеснуть на свет? И в них она будет жить и биться…»

— Оль! — Варвара укоризненно морщилась, качала головой: «Не обмирай!..»— а сама между тем суетилась, направляла движение. В какую-то минуту, когда вольный гул всеобщего веселья неожиданно попритих, она качнула сильным бедром, ударила каблуком в порожек и словно выбросила из души несдержимый порыв:

Кто-то хлопнул в ладоши, звенькнула упавшая рюмка. «Где пьют, там и льют!»— махнула Варвара рукой.

— На двор! Молодежь, молодежь!.. — Варвара отодвинула ближний стул. — Танцевать!.. Сань, ну-ка яблочко!..

Санька в знак готовности поднял руку.

Все для него было пустяк. Засучил рукава матроски, пригладил уже отпущенные волосы и задробил на утоптанной земле — будто курсы какие проходил.

И Толик пошел — нескладно, руки-ноги вразнобой, но с жаром пошел, сильно топал и приседал, стараясь угадать под хлопанье и припевки. Как братья родные тягались, а Толик — ровно младший, догоняющий, не прошедший науки. Так потом и осталось главенство за Санькой: по возрасту уступал зятю, а все равно во всем верховодил.

Толик был смирный. Если копнуть, он, в общем-то, неплохой человек, и первый-второй год жизни горя было мало, хотя и жили безо всяких удобств, и Вовку выхаживали в. холодном углу.

Жениться — не век веселиться. Вовка еще и пойти не сумел — Лариска подоспела, хоть в пару к титьке прикладывай. Тут уже не до кино стало, свои постоянные концерты в доме. Зинке все это вроде как привычно, как продолжение нелегкой жизни в малолетстве и отрочестве, а Толику тягостно, как если бы он еще не выходился, не дошел до отцовских обязанностей. Раз задержался с работы, два, и незаметно где на спуск угодил — заскользил под гору. Раньше, бывало, с аванса выпьет, с получки, на праздник, конечно, а потом уж любого случая ждал. А пьяному и поклон не в честь — всякое слово стало отпор вызывать.

Тогда и подыскала им Ольга отдельный угол по соседству, и, хоть и пропадала там каждый день допоздна, все считалось — вроде в гостях. И всякий раз об одном болела душа — лишь бы явился чистым. След проклятого зелья обнаруживался сразу — по тени на исхудавшем лице дочери, беспокойному плачу детей, по какой-то неуютности, как парша вдруг поражавшей все жилье.