Наталья Арбузова - Поскрёбыши

В Москве было бессовестно душно, в квартире пусто. Он сам позвонил Алисе – приехала. Накрашена чуть-чуть-чуть-едва, как обычно, а не то чтоб нарочно совсем не краситься. Села, отбросила сумочку на стол. Заговорила спокойно-дружелюбно. Боже мой, мы с Шестаковым ее недооценили. Я, я ее оболгала. Такая пушистая Алиса. Ну, поиграла в какие-то женские игры. А я уж качу на нее бочку. Людям свойственно ошибаться. Но не до такой же степени. И еще берусь писать. Стыд и срам. За окном сумерки – миролюбивые, не таящие в себе угрозы. Шестаков вздохнул и всё рассказал Алисе. «Ты влип, - сказала она. - Давай подумаем, как жить дальше». Шестаков ничего не возразил.

Одна гора високо,

А другая низько.

Одна мила далеко,

А другая близько.

В конце счастливой бессонной ночи они порешили: Шестаков возвращается в Москву. Преподает как прежде в Алисином заведенье, живет в этой самой квартире «у Кольки». Дальше видно будет. Позвонил «Женьке» на мобильник и всё (почти всё) ему сообщил. «Ну, ты даешь», - только и проговорил офонаревший Женька. Алиса отняла у Шестакова трубку. «Деньги за квартиру будут высылаться на имя Марии». Теперь опешил Шестаков. «Алиса, откуда у тебя столько…» Она отключилась от Курска и невозмутимо объяснила: «От богатого любовника». Теперь уже Шестаков почувствовал, что его кинули. Игра была нечистой. Он отдавал Марии свое, Алиса возвращала ему чужое. За какие грехи его так? узнать бы.

Поехал в Курск как побитая собака забирать трудовую книжку. Их с Марией вертоград показался ему пыльным и пожухлым, Мария за два дня постаревшей. «Мария, поедем на зиму в Москву. Пусть Колька там учится. А каждое лето будем приезжать в Курск». К его великому удивленью, Мария согласилась. Но так, будто ей без разницы. Что Курск, что Москва. Мир рухнул. Шестаков уведомил Алису: никаких денег на Мариино имя высылать не надо. Они переезжают в Москву «к Кольке». Нельзя было заставлять Марию вернуться уборщицей в школьное зданье, где снимала площади Алиса. Устроил курьером по старым связям. А Колька пошел как миленький в прежнюю школу. Алиса, когда наезжала с ревизией, трепала его за огромное ухо. Колька молчал в тряпочку. Он любил Шестакова и по-мужски понимал его. Была бы Колькина воля – он осчастливил бы всех женщин. Красивых, капризных, неведомо почему включивших его, Кольку, в свой список. (Размечтался.) И некрасивых, застенчивых, с религиозным восторгом отдающихся любви. Воистину господь умудрил Кольку ранней мудростью. Темная московская осень задолбала его после легкодыханного полуюжного Курска. Хочешь жить там, а жизнь тебя держит здесь. Хочешь жить с НЕЮ – жизнь привязывает черт и к кому. И вправду Колька предвосхитил догадливостью перипетии многих судеб. А ТЭЦ пыхала скверным дыханьем в и без того мерзкий смог. Драть бы отсюда когти.

В аудитории Шестакова встретили на ура. Рассказы о его скоропалительном отъезде в Курск, продаже квартиры, романтическом возвращенье – распространялись с приукрашеньями довольно быстро, несмотря на немногочисленность студенческой популяции. Две сильных любви, борющихся в душе одного человека – это круто. Даже математическую статистику слушали со вниманием. Тем более что одна героиня передаваемой из уст в уста истории была всем знакома. Другую же кто-то видел прежде, запомнил – так по крайней мере утверждали. Уборщица против директрисы – отпад. Да вот и мальчик. По легенде – незаконный сын Шестакова. И студиозусы дарили Кольке всякую всячину.

Колька основал нечто вроде музея подарков товарищу Сталину. Шестаков прозвал Колькину кунсткамеру «На тебе боже что нам негоже». В большом ящике под стеклом по одному лишь Кольке ведомой системе размещались ненужные с точки зрения недалекого человека, но сами по себе ценные вещи: значки, брелочки, магнитики на холодильник, старые советские пятаки, настоящие американские центы, тяжелые мобильники первых выпусков и прочие сокровища разного калибра. Относительно Колькиного происхождения позже явилась новая версия: не бастард, но законный сын узника совести, отбывающего срок в постсоветских лагерях. Тогда в Колькиной коллекции появился перочинный ножик с несколькими лезвиями, дальнобойный фонарь и даже боксерские перчатки, пока для него великоватые. Поскольку зданье-то было одно, россказни перекочевали к школьникам. У Кольки завелись ухажерочки, сразу несколько. Оставалось только выбрать. Это было нелегко, учитывая Колькины теории.

Тут в класс неведомо откуда, будто с неба спустившись, пришла Катя. И Кольке стало ясно, что, не в пример Шестакову, он по жизни однолюб. Еще вчера думал иначе, однако теперь… Катя ну совершенно ничем не отличалась от остальных девчонок, и надо было обладать Колькиной прозорливостью, чтоб в ней вообще что-то разглядеть. Колька обладал. И даже ножки кресла из черт и каких спрессованных опилок расцвели в ту зиму аки посох папы, отвергшего кающегося Тангейзера. Отсвет Колькиной влюбленности мерцающими бликами лег на лица его домашних. Мария вернула Шестакову сумасшедшую радость близости – это она умела. Ну и семейка досталась моему герою. Жизнь переплюнет любую фантазию.