Ибрагим Аль-Куни - Бесы пустыни

В глазах его горели искорки безумия. Это был безумный блеск. Ахамад подошел к савану, склонился над змеиным клубком. Точно, это была змея! Ткань такая нежная, как змеиная кожа! Цвет альбиноса. Сильно пахнет потом. Кое-где есть крапинки крови.

Он разодрал лисам руками, разорвал его на три части. Осмотрел их все, обернул вокруг… Призвал Сахару в свидетели. Поднял голову к исчезающей луне. Попросил и ее свидетельствовать. Придвинулся к другу, начал связывать ему руки за спиной рваной полоской лисама.

Застенчивая луна была первой, кто отказался дело засвидетельствовать, лицо ее побледнело, она решила Сахару покинуть и удалилась…

Уху, наконец, проняло.

Им полностью овладела лихорадочная дрожь — содрогаясь, он качался всем телом. Ахамаду удалось также связать ему и ноги. Он стоял на голове. Злобный вой приближался.

— Что может быть прекраснее Сахары, — произнес Ахамад, оглядывая дремлющую вокруг пустыню. — Неужели стоит нам расставаться с ней во имя какой-то женщины?!

Уха не ответил. Продолжал в том же духе. Вылезшие из орбит глаза вперялись в пустоту. Его вытянутые уши шевелились и дрожали Ахамад и сам стал дрожать. Выпала минута полной тишины. Она была такой звонкой — песок играл свою симфонию, пустыня постукивала в свои ночные барабаны. Он присел напротив больного и его пустых глаз с крутящимися белками и той же пустотой. Сорвал покрывало с шеи, сунул ее в петлю из кожи. Это была петля савана. Всю его грудь охватило пожаром — в душе проснулся демон жажды и безумия.

Он грубо толкнул товарища, тот упал затылком наземь. Затем он яростно стянул оба конца петли, ткань савана плотно сошлась вокруг шеи припадочного. Бой барабанов стал четче. Музыка песка нарастала. Волчий вой усилился. Почернел лик луны. Оба они продолжали дрожать в этой горячечной схватке. Избавитель раскрыл глаза на миг, чтобы увидеть густую пену, покрывавшую губы одержимого. Он нервно сомкнул веки и начал вновь затягивать петлю на шее.

Предсмертный хрип усиливался, мешаясь с шумом песчаных тварей и завыванием стаи. Однако сосуд не пришел в состояние покоя. Тот, что явился с дыханием, избрав щель поверх губ своей усыпальницей, так и не пробудился. Если б он-таки пробудился и проник через нос, все бы кончилось. Дикий приятель с манерами странными. Он пробуждается и продвигается сквозь отверстие по самой ничтожной причине, сопротивляется, хрипит в самой глубокой летаргии, в самой жестокой агрессии, которую проявляет бренный сосуд против него. Вот оно, рушится жилище, и — никакого ответа. Что за странные манеры у зверя! Что за странное поведение у приятеля. О, смерть — ты самая таинственная из тайн!

Он начал задыхаться, вся грудь горела от жажды. Глотка и губы пересохли. Он размежил веки. Прямо в лицо ему торчал язык длиной со змею. Рожа, покрытая густою пеной. Струйка крови сочилась из носа. Краешек языка коснулся подбородка. Живот охватили конвульсии. Накатывала слабость. Мышцы пустели и провисали. Хватка на петле ослабла. Одна рука, за ней другая перестали повиноваться. Его выворачивало наизнанку, он принялся вопить мерзким голосом. Пополз на карачках к своему седлу. Сил не было. Уткнулся лицом в грязный песок…

Поднял голову, начал опять ползти. В низине покатился вниз с кургана. Оказался на дне, однако до притороченного к вершине луки седла бурдюка дотянуться не мог. Бой барабанов участился. Шипение тварей росло. Сахара шумела, как ей и следовало. Голова закружилась… Когда он вышел из небытия, смог продолжить свой путь к седлу и испил глоток воды, ему представился мерзкий язык, длинный, человечий, обтекаемый — он был змеей, все тянулся и растягивался, пока не обвил ему шею. Такой липкий, скользкий, отвратительный..

Он вспрыгнул в седло и поднял на ноги махрийца. Пустился на простор, полностью окутанный мраком после захода луны.

Он слышал, как волки терзали верблюда. Они боролись в схватке за мясо. Настоящие это волки, или пришельцы из Небытия? Он открыл один глаз. Темно. Над его головой устроился призрак, завернутый в покрывало тумана и мрака. Сахарский это джинн или Азраил с того света? Ангел со страшного суда заговорил:

— Горе несчастному, что предпочел сосуд пташке света.

— Ты кто?

— Всякий, кто предпочел ветхий глиняный сосуд сокровищу тайного духа, солгал в клятве господа своего и развел огонь пламенный…

— Ты — Азраил? Ты — ангел смерти и страшного суда?

— Горе всякому, кто позволил дьявольской гордыне похитить свою душу. Гордыня глотает пташку и выползает из чрева мерзкой змеею.