Ибрагим Аль-Куни - Бесы пустыни

Шейх общины сказал:

— Не добьется искры огня и не одолеет пути непременного тот, кто не стерпел угля в лоне своем.

— Не понимаю, — произнес Адда после некоторого молчания.

Шейх общины продолжил речь так, будто именно подобного ответа он и ожидал от собеседника на свою таинственную головоломку:

— Я в своей речи не использую двусмысленностей дервишей и их секретов. Поверь мне. Я хотел сказать, что ты стойко претерпел испытание свое и Аллах вернул тебе племя.

— Да, вернул… Пух и прах, вдов и сирот…

— На господа уповаю! Во всякой беде мудрость есть. В ущербе — прибыль, а в презренном — благо и радость.

— Однако… Подожди. Я вижу, ты не разделяешь мнение твоего верховного шейха, несмотря на то, что шейх местной общины кадиритов.

Шейх улыбнулся прежде чем ответить:

— В каждом братстве — две противоположности. Жизнь нас всех обучила видеть, ничто в мире не существует без своей противоположности. Аллах наделил жизнь законом противоречий, мужским и женским полом. И наше братство также благосклонностью пользуется, поскольку есть в нем грани.

— Правду сказать, я пренебрег аль-Кадирийей, когда повидал верховного шейха, который вызвался нас на праведный путь свободы вывести и обещал нам, что вернет нас к истокам веры и вдруг — обратился к мирской власти, словно султаны османского племени. В чем же разврат, о господи, — в людях или в учении?

И в том, и в другом. В душе, и в месте. И расхождение мое с верховным шейхом не в понятиях его, а в душе его, подвластной злу. Знай, о шейх Адда, что правитель и благоустроитель не встречаются в одном сердце. Потому что весь власти тяжелее и сильнее. Перед истинным добродеятелем путь один — пещера. Пустыня. Уединение. И если поддастся он искусу однажды, и покинет свою пустыню, выйдя к людям, то впадет в заблуждение, потому что шайтан перехватит инициативу и поведет дело.

— Ты хочешь сказать, что иблис стоял за спиной и вел шейха братства?

— А кто ж иной?

У Адды вырвался горький смешок, он пробормотал в изумлении:

— Клянусь, ты более неумеренный, чем я было подумал. Ты ударяешься в крайности больше, чем я.

— Ты скромничаешь, шейх Адда. Тайна твоей силы в этой скромности. Ты знаешь, что не был слишком невоздержан, когда бы то ни было. И если бы Аллах лишил тебя таланта умеренности, словил бы ты ветер, как хватают его все впадающие в крайность, не взрастил бы ты ни зернышка благородства, ни славы, какими ты пользуешься сегодня даже у малых девиц по всей Сахаре. Но все же, оставим это. Я пригласил тебя по другому поводу.

Оба замолчали. Вождь был в ожидании. Они обменялись быстрыми взглядами. Шейх общины начал разговор:

— Чего ты возгордился и скрываешь свое любопытство? Ты не спросил меня, как освободился истинный кадирит от тюрьмы плоти, земли и людей.

— Бубу?

— Да. Истинный кадирит.

— Ты говоришь о нем: истинный, а он больше других правоверных почитает верховного шейха.

— Но он и есть истинный именно по этой причине. Истинный означает здесь: невинный, чистый, дитя. Поэтому он слепо поверил верховному шейху. А когда открылось, что иблис ведет все поступки и деяния шейха, он углубился так далеко и обнаружил, что благословение невозможно. Ты знаешь, почему? Потому что он совершил грех, который не мог себе простить.

Шейх общины перестал двигаться, блеклым взглядом он следил за Аддой — глаза его побелели по причине аскетизма и долгого уединения.

— Грех он совершил в отношении тебя! — неожиданно горячо воскликнул он.

Вождь опустил голову. Покрывало опустилось на вершины гор, и в полумрак оделась равнина.

Шейх общины сказал:

— Он не простил себе, что воспрепятствовал тебе отправиться в Центральную Сахару и вернуться к родному племени — в течение нескольких лет. Однако он признался мне, что воспрепятствовал твоему возвращению на волю. А для того, чтобы исправить подобную ошибку, в мире средства нет.

— Он преувеличил. Аллах Всемилостивый, преувеличил. Поверь мне.

— Он нацелил удар в сердце не в твою честь, а потому что хотел покинуть тело, отягченное грехом. Он поведал мне, как поднял над твоей головой меч, чтобы не дать тебе пересечь голубые горы. А потом… Он прочел знамение в трюфеле.

— В трюфеле?!

— Он сказал, что наткнулся на гриб через несколько дней после трагедии с шейхом верховным. И увидел, что в нем знак божий уйти.

— О Аллах Всемилостивый!

— Он мне также сообщил о твоем представлении о свободе. Сказал, что вы будто бы сошлись на том, что она возможна лишь в огне геенны.