Array Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 05

…Первые год-полтора оккупации немцы не лютовали, а потом, особенно после Сталинградской битвы, — началось. Боровичи не постигла судьба Красухи, псковской деревни, спаленной фашистами вместе с ее жителями, но многим боровичанам пришлось бежать в леса — из-за подозрений в помощи партизанам им грозили либо концлагерь, либо высылка в Германию на рабский труд. В одночасье ночью покинула свою избу (вскоре сожженную карателями) и баба Надя. В мешок наскоро положила кой-какой провиант, несколько теплых вещей — да сняла со стены икону с ликом Казанской Божией Матери. И через день была уже в глубине лесной глухомани, «за тремя озерами», в партизанском лагере. А в землянке своей поставила святой лик… И перед очередной боевой вылазкой подошел к ней пожилой партизан-односельчанин: «Дозволь, Надежда, перед иконкой твоей помолиться…». С той вылазки он единственный вернулся невредимым. И — пошло: сначала по одному, а потом и по нескольку человек стали народные мстители творить молитву Пресвятой Деве, уходя на задание…

«А что ж, ни комиссара, ни политрука у вас не было, никто не возбранял вам этой церковности?» — спросил мой отец Ивана Федоровича. «Так я и был от бригадного штаба политруком в нашем отряде назначенный! — ответил предсельсовета. — Но, сам знаешь, Николаич, разве против своего же народа можно тогда пойти было, да еще в таком деле?». Тут баба Надя вставила свое слово: «А забыли рази — о ту пору с Москвы послабление пошло по части веры-то. Ить тогда Сталин и дозволил опять церквы открывать. Как Порхов слободили от немцев-то, так церкву и открыли, а до войны закрытая была!».

Иван Федорович подтвердил: «Да, тогда антирелигиозные строгости послабее стали… Ну, я-то как коммунист единственным в отряде оставался, кто на эту иконку не крестился. А потом фрицы стали нас со всех сторон обкладывать. Мы раз передислоцировались — они нас нашли, второй раз место лагеря сменили — то же самое. Мы — на прорыв, раз, другой — не тут-то было: кольцом нас зажали, полегло ребят чуть не полотряда… Ну, тогда и я перед Казанской на колени встал: спаси, Заступница! И — прорвались, пробились, прямо на линию фронта, к частям нашим армейским вышли… Так что, говорю, грех мне был бы перед этой иконой крестным знаменьем себя не осенять…».

…Пройдет несколько лет, мои родители переедут учительствовать в другой край нашей области. А потом настанет такая пора, когда «наш дорогой Никита Сергеевич» рявкнет на партсъезде: что ж это мы, в коммунизм с попами должны войти? И снова станут закрывать храмы и превращать их то в склады, то в клубы. И мне (слава Богу, единственный раз в жизни, больше таких ужасов в моем родном краю не было тогда) доведется увидеть, как в Пскове взрывают красивейший, в стиле барокко XVIII века, храм — именно Казанской Божией Матери. И этот кошмар сольется с другим: у крестьян начнут отнимать личный скот, душить новыми налогами чуть не за каждую козу. И помнится отчаянный рев коров, согнанных с личных подворий на скотные дворы и подолгу остававшихся там недоенными и некормленными. Вот когда слова «крестьянство» и «христианство» вновь явили свою однокоренную суть…

…Но вот еще что окончательно убедило меня в том, что иконка Казанской в церковном музее — та самая «партизанская Заступница». Мне вспомнились слова Ивана Федоровича, сказанные им в том разговоре, в избе бабы Нади: «А знаешь, Николаич, она и впрямь какая-то чудодейная, Казанская эта, — не проявляется!». Отец не понял: «Как это — не проявляется?». Предсельсовета усмехнулся и пояснил: «Перед тем как наш отряд расформировали — кого по домам, кого в действующую армию, решили мы на память снимок сделать. Армейский фотограф нас и „чикнул“. А у Надежды-то в руках как раз наша Заступница была. Потом нам дали несколько фотографий: все стоим как живые, все хорошо вышли, а вместо лика Божией Матери — пустой квадратик. На всех фотках, веришь ли! Фотограф говорил: „Сам, дескать, не понимаю, как так получилось, несколько раз проявлял, а икону вашу будто кто-то то ли резинкой стирает, то ли смывает раствором каким. Не проявляется!“».

И я, и все мои московские гости запечатлели Казанскую своими фотоаппаратами, причем не только «мыльницами», но и «никонами», и другой могучей техникой. И освещение было почти идеальное. Но ни у одного из нас этот снимок не получился! Даже у знаменитого московского фоторепортера на снимке виден лишь раскрашенный самодельный оклад. Внутри же него — желтовато-белая пустота… Не желает партизанская Божия Матерь повторять свой лик на мертвой фотобумаге!