Чарльз Сноу - Коридоры власти

Странная речь, думал я и когда слушал, и позднее. Львиную долю составляют общие фразы, не зловещие, но и ни к чему оратора не обязывающие. Зато заключительная часть весьма далека от принятой формы. Коллингвуд, похоже, провоцировал Роджера на риск. А если так, значит, он человек опасный — разумеется, в пределах своих полномочий. Раньше меня подобные мысли не посещали. Не слишком ли Коллингвуд напирал на необходимость риска? Вроде искренне говорил. Что он хочет от Роджера? Он уже оказывал Роджеру услуги, отнюдь не медвежьи. Может, дело в личной симпатии? Вообще-то людям вроде Коллингвуда личные симпатии и антипатии чужды по определению. Я так и не пришел к однозначному выводу ни относительно его чувств, ни относительно их отсутствия.

Мы с Маргарет уезжали на следующий день сразу после чая. Погода не переменилась. Как и вдень прибытия, тонкий дымок казался написанным темперой и пахло сжигаемыми листьями. Диана одна вышла нас проводить, долго махала вслед.

Таким образом, выходные в Бассете прошли под знаком личного горя и дурных предчувствий. Казалось бы, усевшись в такси, я должен был испытать облегчение, но нет — на душе скребли кошки. Отчасти я знал, почему они скребут; впрочем, знание это их не утихомиривало, а провоцировало еще методичнее работать когтями. Вот так же в детстве я возвращался с каникул — не зная, что ждет меня дома, не зная, чего на сей раз бояться.

Помещение, где собрался комитет, выходило окнами на Монетный двор; лил дождь. За черепом Коллингвуда, в окне, трепетали листья платана, уже тронутые непогодой. Я заметил: в Бассете, под балдахином, Коллингвуд сидел с тем же сознанием собственной весомости, как нынче — в председательском кресле. С министрами разговаривал сугубо официально. С Дугласом Осболдистоном обращался как с лакеем, на что Дуглас никак внешне не реагировал, а в голову и подавно не брал. Впрочем, дело у Коллингвуда шло: от темы министры не отклонялись, спорили лишь умышленным попустительством председателя и нечасто. Коллингвуд явился для проверки основных положений и формулировок пресловутого законопроекта, или, по его выражению, для «подведения баланса».

Что устраивало Роджера. Все шло не совсем так, как мы предполагали нынешним летом, еще до того как кристаллизовалась оппозиция. Нет: предложенный Коллингвудом способ давал Роджеру определенную свободу в выборе тактики. Казалось, совещание под балдахином заставило Роджера и Коллингвуда заключить некую сделку. Однако я точно знал: ни за двое с половиной суток в Бассете, предшествовавших этому совещанию, ни после него они наедине и словом не перемолвились. Под балдахином было достаточно сказано. Роджер и Коллингвуд оба понимали, что теперь произойдет; понимали это и мы с Монти Кейвом. Именно так дела делаются — без интриганства (ну или почти без), обычно без предварительных заготовок. Картина вообще сильно отличается от той, что рисуют в воображении люди циничные и заурядные.

Осболдистон, отнюдь не циничный и далеко не заурядный, понял бы смысл происходящего без комментариев, если бы присутствовал на совещании под балдахином. А так он опешил. Правда, всего на секунду. Просто он от своего министра более эффектных действий ожидал. Вообще-то Дуглас эффектов не любит, особенно на бумаге. Теперь ему стало ясно, что законопроект заполнится деталями. И он успокоился.

Гектор Роуз, однако, несмотря на мигрень, уловил в моем отчете стойкий запах компромисса.

— Дражайший мой Льюис, я смутно припоминаю сделанное мною предупреждение о начатой заточке ножей. Неужели вас так и не посетила мысль, что наше начальство довольно легко спугнуть?

Роуза явно удовлетворил собственный сарказм. Я поведал подробности совещания, которое Роуз, если бы не мигрень, непременно почтил бы своим присутствием. Министр авиации, доложил я, точки зрения не изменил, что многократно и на все лады озвучил. Роуз кивнул. Пройдет месяц, а то и два, прежде чем будет завершен законопроект; с этим все согласны. К тому времени, будничным тоном заметил Роджер за несколько минут до конца совещания, он, Роджер, сможет огласить свои заключительные соображения.

— А они что? — поинтересовался Роуз. — Выглядит-то, милый мой Льюис, как ловкий маневр по умыванию рук. Вы не находите?

Впрочем, и Роуза, и многих других весьма озадачила парламентская речь, произнесенная Роджером через две недели. Задолго до бассетских выходных Луфкин заставил Роджера связать себя настоящим обязательством. Не знаю, может, Роджер после воззвания Коллингвуда передумал. А может, решил воспользоваться этим случаем, вместо того чтобы выступать на телевидении. Не исключено, что имела место случайная связь Коллингвуда с Луфкином; она-то и подвигла Роджера на речь, позднее получившую эксцентричное название Проповеди Рыботорговцам.