Array Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 06

Размышляя сначала в госпитале, а затем вспоминая этот эпизод в послевоенное время, я спрашивал себя: «Почему рота сразу не пошла в атаку? Они же видели моё поведение на поле боя. Сомнений в том, что я не боюсь смерти, ни у кого не возникало. Так в чем же дело?». И только после долгих размышлений, уже в зрелом возрасте, понял, что мои подчиненные привыкли в опасных ситуациях видеть меня первым — первым поднимавшимся в атаку и первым бегущим впереди цепи.

На этот раз ситуация на поле боя для меня была неясной: почему немцы не стреляют из леса, видя нас слева, и нет орудий или танков в овраге справа? Согласно Боевому уставу пехоты я должен боем руководить позади роты и только в исключительных случаях, когда требует обстановка, личным примером воодушевлять атакующих, вырываясь вперед. В восьмидесяти случаях из ста в атаку я поднимался первым. Рота к этому привыкла. А психология подчинённых известна: «Пусть первым будет кто-то другой, а я посмотрю и выжду». Я же сам превратил себя в пробный камешек. Солдаты знают, что после гибели командира происходит длительная заминка, которая приводит к ложному упованию на более благоприятную обстановку. Эта очень распространенная и устойчивая, но вредная «философия» — авось вследствие этой заминки сохранится жизнь — всегда гнездится в обывательской душе, облаченной в серую шинель. Наивные заблуждения!

Когда мы перемахнули вершину, я взглянул сначала направо, где не увидел ни танков, ни орудий, ни пехоты противника, а затем налево, в сторону леса, интуитивно почувствовав, что оттуда угрозы не ожидается.

Впереди преграждал нам путь глубокий, заросший редколесьем овраг. Особого препятствия он для нас не представлял, и обходить его я счел нецелесообразным. И вдруг, когда мы были от него метрах в ста-двести, наши «дорогие» братья артиллеристы с высокой точностью обрушили на этот овраг огонь целого дивизиона 76-миллиметровых орудий, теоретически правильно предполагая расположение артиллерийско-минометных позиций врага. Я быстро сообразил, что артиллерийский командир-любитель воевал по карте на «авось», не удосужившись произвести артиллерийскую разведку. В скольких случаях наши артиллеристы, действуя по своему наитию, сокрушали нас, срывая реальные, а иногда и решающие успехи. Я приказал роте отбежать правее, во избежание ненужных и глупых потерь. А если бы мы на две-три минуты раньше добежали до этого оврага и спустились в него? Судьбе угодно было допустить заминку на исходном рубеже, при первом невыполнении моего приказа, что и уберегло нас, может быть, от полного уничтожения. Как знать! Мы часто говорили на фронте о судьбе…

После этого мы перемахнули ещё одну высоту, на скате которой, обращенной в сторону немцев, на левом фланге солдаты обнаружили землянку и спрятавшихся в ней неизвестных людей. Несколько солдат закричали в мою сторону, что в землянке гражданские люди. «Ко мне их», — не останавливая роты, приказал я. Достигнув очередного рубежа и выставив наблюдателя, все повалились от усталости на ещё зелёную траву. Через несколько минут ко мне подвели трёх человек: пожилого мужчину лет пятидесяти, обросшего щетиной, красивую белокурую девушку лет девятнадцати-двадцати и подростка лет тринадцати.

Солдаты вытащили немецкие галеты и начали с хрустом их жевать. Подали и мне парочку.

Грозно спрашиваю: кто такие? За всех отвечала девушка: мол, они батрачили у немцев и сейчас пробираются к своим. Я уже плохо помню: то ли она была в опорках, то ли босая и без чулок, но все они были легко и плохо одеты. Я спросил у них про немцев. Она ответила, как могла. Я понял, что в непосредственной близости больших сил нет, но что совсем недалеко расположена санитарная часть. Все трое с каким-то радостным трепетом и удивлением смотрели на нас. Старик извлек из кармана яйцо и в пригоршне, как драгоценность, пытался отдать мне. Я понял, что это единственный продукт питания, которым они располагали. Наши сердца сжались. Я тут же приказал отдать им всё, что есть съестного. Из карманов и вещевых мешков посыпались к их ногам куски хлеба и еще что-то. Но они не шелохнулись, хотя и видно было, что очень голодны.

Девушка-красавица не реагировала ни на что. Она стояла почему-то и не сводила с меня своих прекрасных глаз. Она не плакала, но слёзы счастья катились по ее щекам сами собой. Я спросил: «Откуда?». Она, вероятно, впервые ощутившая себя свободной женщиной, ответила: «Из Луги». «А я из Бологого», — успел ответить я.