Денис Осокин - Осокин Д.С. Небесные жены луговых мари

2

посередине озера воже в двухстах километрах на север от вологды на якорях стоит дебаркадер — здравствуй нкмд. наш деревянный челн наконец-то доплыл — мы лезем наверх по веревочной лестнице. до чего же флотские рады гостю. нам тоже отлично знакома эта прокуренная зала со столиками и пианино, внутри которой мы оказались. и кельнерши нам знакомы — и сами они улыбаются — знают что нужно нести. несите подруги несите — водку и вяленого сига, салат из водорослей и кофе. кельнерши все в тельняшках на голое тело и босиком, ноги у них очень полные. электричество мигает, руки устали грести и теперь гудят, мы качаемся на волнах огромного озера. щурим глаза, в углу видим столик наркома — его приказов ждут корабли, голос этого человека — колыбельная для утопленников, в воде живет много тварей — и наш морской комиссар посылает их проглатывать миноносцы и крейсеры антанты, он мало спит, он женат на рыбе, и сам хотел бы быть рыбой — просил об этом председателя рвср, сонный сидит, шевелит губами, мы думаем о своем уважении к этому новому ахто — царю потоков без зеленой бороды; кельнерши доступны — но сейчас нам хочется спать; мы тянем улыбку представляя как наверху по периметру дебаркадера мочатся в воду нетрезвые краснофлотцы; рука упала — мы спим. ночь кончается с утра будет пасмурно будет тихо — утром нам возвращаться на берег — и серебристая жена наркома поплывет впереди.

женщины наркомтруда в августе раздеваются перед сойками. в сентябре открывают рты с козодоями. в октябре ходят к цаплям в гости. в ноябре рожают сойчат. в декабре сыпят яд снегирям в кормушки. в январе доверяются пустельге. в феврале вырезают бумажных вальдшнепов. в марте платят кукушкам советскими ассигнациями. апрель проводят в лугах в компании пастушка и погоныша расстелив на земле одеяла. в мае влюбляются в веретенника и сотнями тонут в болотах. в июне кричат пить-полоть. в июле превращаются в водомерок и становятся пищей чирка-свистунка. мужчин нигде нет. нарком-крапивник сидит на столе нахохлившись.

народный комиссариат юстиции разместился в городе хем-белдыр — в сердце танну-тувы: о саяны. почему не москва, почему урянхайский край? а бог его знает — говорят кидали жребий. он достался юристам — и верно: они ведь все как цыгане или китайские фокусники — гадать, играть, тянуть за удачу умеют лучше других. все хотят в хем-белдыр — такое небо, такие живые цвета, разнотравье, шулеры пройдохи.. — клянут юристов завистники. — заняли самое лучшее. лучшее — да. и что же после того как наркомюст обосновался на верхнем енисее среди кедровников, кожээ и священных гор, среди тысячи тысяч овечьих носов в желто-зеленых долинах? а то что все наши судьи отрастили длинные косы, научились по-тувински и по-монгольски, а самые способные — маньчжурской, тибетской и китайской речи, завели себе тушечницы и тонко струганные палочки — гуляют и пишут на бланках со звездами трактаты о пустоте, песни о седлах и потниках, о гриве мышастого, ветре и камне. отправляют всё в наркомпрос где выходят книга за книгой под одним и тем же названием — ‘пейзажная лирика наркомюста’.

народный комиссариат торговли — магазин на самокатной где торгуют швейными машинами с ангелом внутри и берут в оплату живых улиток.

враги революции ругают наркомат продовольствия: он-де ведает продразверсткой и ко всем направляет чк. с врагами мы долго говорить не станем, только спросим: а что жрать рабочим в облупленных городах, где вместо земли — булыжники мостовых и деревянный настил? а армия — что? а беспризорники? и разве наркомпрод — одна продразверстка? кто знает что с самого первого дня на должности комиссара здесь состоит мордовская полевая богиня паксь-ава — соломенная мать поля размером с большую детскую куколку? она заказала себе гимнастерку и пистолет в кобуре и так ходит и морщит широкий нос в веснушках, вся белесая, округлая, и глаза белоголубые. она говорит на смеси мордовского-мокша и исконных демонических языков — таких как свист, молчание, крик, невнятное пение и невнятное бормотание. она любит трудовой народ и беспощадна к лентяям и пьяницам. это она — главный продовольственный диктатор, это ей подчиняется 30-тысячная продармия, это паксь-ава велела стрелять самогонщиков и поджигать их дома. она — такая душевная; все зовут ее пакся; на митингах она говорит убедительно, а когда говорят другие — стоит задумчива — вспоминает как на межах в разгар полевых работ для нее оставляли картофельные оладьи, ягодники и творожники; вспоминает как играла с перепелками и подглядывала за людьми упавшими в траву. вспоминает обмелевшую мокшу — как купалась и знала что парни на том берегу разглядывают ее крошечное тело и трут свои глупости-радости и капают на землю. эй ребята! — кричала им пакся. — земле будет приятно. она и вышла бы к этим парням и дала бы каждому — но ведь то что они сейчас жмут в кулаках составляет половину роста матери полей. пакся однажды вышла к мужчинам, стояла в кругу, отжимала волосы, предложила целоваться. они подносили ее ко ртам и языками доводили до смерти; пакся так умирала что ее медовые крики услышал пурьгине-паз — толстый дурак который грохочет в небе. услышал и ударил сверху по всей компании — и пакся стукнулась головой о камень — а ее друзья погибли. пакся тогда погубила весь урожай — просто забыла о нем от печали — и матери умерших от голода детей проклинали ее и искали в полях чтобы бросить в глаза могильную землю. всё это в мыслях паксь-авы — а перед глазами ветер столицы, тысячи лиц продармейцев идущих на обиду и смерть. они и сами обидят кого захочешь — вон у них какие винтовки. как все закрутилось.. — думает пакся. — свистом по ночам она предсказывала урожай, а теперь ее свист означает освобождение от расстрела.