Игорь Гриньков - Белый пиджак ; Люди из тени

Осторожно, дабы не разбудить ненароком «рептилию», начинаешь лихорадочный поиск чего-нибудь для опехмелки. Если везло, и ты находил искомое, то после употребления наступал период занятия умеренной самокритикой, не переходящей еще в самобичевание: «Нет, раньше я куда более избирательней был!»

Кроме головной боли и общей муторности, стали ощущаться, как выражаются медицинские работники, вегетативные расстройства: легкая дрожь в пальцах (пока еще не до такой степени, чтобы не застегнуть гульфик на брюках), учащенное сердцебиение, повышенная потливость — гипергидроз. Пока все эти неприятные симптомы моментально купировались одной 50-100-граммовой дозой «лекарства». Вот когда бы насторожиться, да куда там!..

Тем временем, коммуникабельный Роман Козлов познакомился с коллегой по «цеху» — Дмитрием Мурашко, художником-фотографом гайдаевской киногруппы из «Мосфильма», снимавшей в городе одну из новелл Михаила Зощенко в фильме «Не может быть». Почетный гость сначала посетил «фирму», а затем пригласил нас в свой номер в гостинице «Лотос»; угощение, естественно, — за счет «аборигенов», которые и так должны были быть счастливы от одного лицезрения столичной знаменитости. Кстати, таких знаменитостей на Москве хоть пруд пруди!

Но знаменитость, толстый седовласый мужчина в возрасте слегка за сорок, вела себя достаточно просто, представившись нам, молодежи, коротко: «Дима!»

Пока мэтр с набитым нежным малосольным заломом ртом, не забывая опрокидывать через равные промежутки времени очередную стопку, вещал нам всяческие мосфильмовские байки, мы смиренно делали вид, что нам все это очень интересно. Роман поддерживал беседу, задавая коллеге вопросы. Мурашко неожиданно спросил у Козлова: «Роман, скажите, а Вы еще не пишете книгу?»

Роман слегка опешил и как-то пристально посмотрел на Диму; они, что там, в Москве все на собственных книгах помешались? Ну что мог написать 26-летний Роман Давидович Козлов, в детстве мечтавший поступить в медицинский институт, но залетевший по малолетке за хулиганку, немного посидевший на «киче», прошедший курсы фотографов и ныне делающий «халтуру» (его собственное выражение) на Новогодних елках, летних туристах и на передовиках производства предприятий города? В глубине души Рома, конечно, не был удовлетворен своим положением разъездного фотографа, хотя материально был обеспечен хорошо: натура у него действительно была художественная, артистическая.

Тем не менее, он с полной серьезностью ответил, что пока только занимается сбором материала.

Дима, прожевывая следующий волжский деликатес, заметил: «Думаю, Роман, у Вас очень интересная книга должна получиться!»

В комнату неожиданно зашел сам Леонид Гайдай. Сухой, немногословный, как мне показалось, замкнутый в себе. На данный момент его интересовало не святое искусство, а цены на судака.

Кстати, тот же Дмитрий Мурашко спустя срок поведал нам, что перед выездом в Москву Гайдай купил по дешевке отборных судаков, лично выпотрошил и подсолил, чтобы довезти в сохранности домой. В этом не было ничего удивительного. В эпоху нехватки абсолютно всего, кроме вина и водки, даже такие люди, как всесоюзно известные, популярные кинорежиссеры, не брезговали такими способами «подхарчиться».

Те, кто видел фильм «Не может быть», должны помнить Дмитрия Мурашко, снявшегося в мизерном эпизоде, где он играет самого себя. Это момент, когда франтоватый герой Олега Даля, затянутый в черный бархатный сюртучок, напевая про Купидона, пронзающего своими стрелами сердца, выходит на набережную Волги, а в углу кадра фотограф в белом балахоне снимает с помощью допотопной камеры и магния двух усатых джигитов-велосипедистов, одетых в кепки-аэродромы и полосатые футболки. Так вот, фотограф в белом балахоне и есть Дмитрий Мурашко.

Сближение со старшим по возрасту Козловым привело к тому, что кроме дел, связанных с фотографией и выпивкой, у нас появились и общие амурные интересы. В один непродолжительный период времени мы с Романом «дружили» с двумя великолепными в физическом плане, породистыми особами, аспирантками педвуза, большими интеллектуалками и очень, ну, очень культурными девушками, к сожалению, сильно испорченными эмансипацией. Вот когда я воочию убедился, что чрезмерное увлечение эмансипацией — не есть хорошо. Мелко, по-птичьи, но очень культурно прихлебывая коньяк из фужеров и, прикуривая одну сигарету от другой, наши подруги могли часами рассуждать о Кафке, экзистенциализме, Годаре, Кейдже и Штокгаузе, в то время как пепельницы были переполнены окурками, в мойке горой громоздилась немытая, грязная посуда, а на креслах беспорядочно валялось всякое женское барахло, включая смятые колготки. Хмуро выпивая водку и дожидаясь момента, когда дамы наговорятся о Высоком, и можно будет приступить к делу, Роман мрачно и неодобрительно говорил мне: