Игорь Гриньков - Белый пиджак

Парадоксально, но ни медицинское образование, ни отсутствие признаков дебильности не помогали мне осознать элементарную истину, что я уже болен, и болен уже не первый день. Мне все казалось, что я просто как-то «неправильно» пью, что эта призрачная, неуловимая «правильность» вот-вот будет достигнута. Такими мыслями тешат себя очень многие алкоголезависимые люди. Первым, кто забил тревогу, был родной отец. Он реально видел, что сын его медленно, но верно сходит с круга и, будучи сторонником радикального решения проблем, силком отвез меня в село с ласкающим слух названием Приютное, где располагался Республиканский психоневрологический диспансер с наркологическим отделением.

В конце 70-х годов специализированные наркологические клиники существовали только в крупных городах, а в большинстве остальных — наркологические отделения тулились на правах бедных родственников на базах психиатрических больниц.

Первые дни пребывания в наркологической лечебнице заставили меня вспомнить страницы незабвенного романа Ярослава Гашека «Похождения бравого солдата Швейка», а именно те, где описывается пребывание Швейка в сумасшедшем доме. Там лечили душевнобольных и выявляли симулянтов, «косящих» от призыва в народную австро-венгерскую армию, воевавшую на фронтах первой мировой войны. Как вы помните, лечение в этом дурдоме было очень простым и состояло из трех компонентов: завертывания в мокрую холодную простынь, клистирной трубки (то есть, клизмы) и касторки (слабительного). Несмотря на кажущуюся простоту, по отзыву самого Швейка, лечение было эффективным, и многие больные выздоравливали.

Сейчас о карательном, репрессивном характере доперестроечной советской наркологии (о послеперестроечной поговорим ниже) не рассуждает только ленивый. Курс лечения начинался с так называемой сульфазинотерапии. Сульфазин — это раствор серы на растительном масле, который с ежедневным увеличением дозировки вводился в четыре точки (под лопатки и в ягодицы — на сленге подопытных «ласточка») в течение недели. Буквально через час в местах инъекций возникала страшная боль, которая растекалась по всему телу и сковывала все члены. Затем у вас поднималась температура до 40 и более градусов по Цельсию с обильным проливным потом, сменяемая резкими ознобами. Хорошо помню, как я выщелкивал зубами невообразимые дроби, словно тропическая мартышка на полярной льдине, не в силах согреться под тремя матрасами, которыми был заботливо укрыт товарищами по палате. И так по восходящей — целую неделю.

Вальяжный доктор в солидных очках и с обличьем Пьера Безухова объяснял мне, недоумку, что сульфазин — чудесное средство для изгнания алкогольных шлаков из организма. Видно, я чего-то недопонимал, поскольку был слегка осведомлен о том, что медицина располагает массой других препаратов, куда менее болезненных, чем сульфазин, но выгоняющих шлаки не хуже него.

А потом, разве лекарство назначают в виде наказания? Один больной, пронесший в отделение с воли бутылку спиртного, получил для острастки дополнительно пять порций чудесного сульфазина. Под конец «лечения» его, здорового дюжего мужика, буквально на плечах таскали в туалет два его приятеля; сам он ходить уже не мог. Любой санитар-фельдфебель мог гаркнуть с характерным и неподражаемым приютненским акцентом: «Ты шо, зульфазину захотив?»

Вы можете себе представить, чтобы лекарство назначали в виде наказания? Тогда, следуя этой логике, закурившему в общей палате хирургическому больному следовало бы распустить швы на послеоперационной ране.

Впрочем, мнение о сульфазине у наркологических больных было вполне определенное. В утрированном виде его высказал один многократный посетитель заведения, пожилой ханурик с лицом цвета высохшего винограда «изабелла»: «Сульфазин придумали в концентрационных лагерях фашистские врачи, когда ставили медицинские опыты на заключенных!»

Не вполне уверен, что это было именно так, но если препарат превосходен, почему его не используют сейчас? Почему все современные наркологические справочники и руководства стыдливо умалчивают о его существовании?

Затем после изгнания шлаков наступал черед другой процедуры — алкогольно-апоморфиновой реакции. Нас, основательно накачанных тетурамом (он же антабус, он же дисульфирам) — антагонистом алкоголя, заводили в помещении столовой, где для большего оперативного простора были убраны столы, а вместо них установлены в один ряд длинные деревянные лавки. Все отделение с видом обреченных усаживалось на эти лавки, перед каждым стоял цинковый тазик, немного наполненный водой, чтобы потом легче было отмывать рвотные массы, да простит меня читатель за эти неаппетитные подробности. Предварительно у пациентов измерялось кровяное давление и пульс. Низкое давление и перебои в работе сердца служили основанием для освобождения больного от сегодняшнего лечебного процесса. Рядом с нами стоял наизготовку фельдшер со шприцами, наполненными камфорой и кордиамином, на случай, если у кого-то разовьется коллапс [5] Резкое падение артериального давления. или другие осложнения. Хоть и алкаши, никчемные людишки, но смертность в отделении — явление нежелательное, уж больно портит отчетность и статистику!