Array Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 11

Листаю альбом мужественной землячки и не перестаю удивляться не только зоркости её глаза (это естественно для художника), но и гражданственной, социальной остроте её слуха. Не каждый художник уловил бы в исповедях дере-венских женщин самые сокро-венные для них мысли. А она уловила.

В середине 90-х годов гражданственная грань её таланта, её характера прояви-лась наиболее резко.

…Мужчина, которому, судя по рисунку, под шестьдесят, на вопрос: «Думаешь, чего дальше будет?», — вопрос задел за живое — отвечает: «Если так же базарить — ещё смешнее будет».

Не «хуже» , как вполне естественно было бы услышать тут, а «смешнее» : случается же смех сквозь слёзы…

Ясно: камень на душе у человека. Свидетельством этому и отрешённость во взгляде, и вяло сцепившиеся пальцами руки, и эти тяжёлые слова: «базарить», «смешнее» … В них для мужика всё: и «перестройка», на которую он клюнул, и её итог, и даже невесёлая перспектива.

Несколько слов ещё об одном портрете, неожиданном в ряду уже отмеченных: «Женщина, кормящая грудью ребёнка». Наслаждаясь богоданным чувством материнства (хотя ребёнок этот у неё уже третий), она размышляет вслух о времени, в котором он родился, и, как всякая мать, тревожится за его судьбу. Она буквально воркует над «своей кровиночкой»:

— Ондрюша, хороший-от мальчик… Вот какая жизнь пошла… Ишь удумали! Танки на людей… Худые дядьки… А ты кушай, ягодка, и рости… Выростешь большо-ой! Потом с Витей, с Васей, троё, поедете в поле и спросите: «А кто тут хозяин?»

Символично: выедут в поле «троё». И, может быть, не на тракторе, не на машине, а на конях гривастых, под стать былинным, и углядев из-под ладони, что поле, русское поле, не распахано, не засеяно, скажут что-нибудь и покруче…

Рисунок даёт повод подумать об этом.

Тревожится о будущем своего сынишки и хозяин другого дома. Джанна нарисовала его праздно сидящим на диване. Он сухощав, жилист («на чём штаны держатся»), изработался, видно, а может, даже нездоров. По праву руку, рядышком с ним, как нарост на берёзе, мальчик лет двух, не боле, по леву — газетёнка, отложенная по прочтении, а на ней — очки, с верёвочкой вместо дужек. Мужик — это видно по его выражению — не расположен к беседе, но на вопросы художницы всё же отвечает:

— Когда хорошо-то поживём?

— После меня.

— Васюха-то доживёт?

— Должен.

Чего больше в этом ответе? Уверенности или надежды? Пожалуй, надежды… А уверенность… Жизнь, какую знает он, пока не даёт повода обрести её.

Сам он об этой жизни — ни слова… За него высказался мужик в другой избе: «Капут колхозу… С последнего двора крышу снимают… все ташшат себе…» По слову «капут», употреблённому им, нетрудно догадаться: фронтовик. Немцы, когда он был в окопах, грозились ему: «Рус, капут!» Слава Богу, вышло наоборот…

Но куда чаще в деревне говорят теперь о другой «войне», которой не было начала и — будь она проклята! — не видать конца. Одна вдова солдатская высказалась о ней так: «Жизнь-то ноне райская… — Она сравнивала её с первыми послевоенными годами. — Только пьют много… и не вовремя… Ведь в тувалет не сходят без бутылки».

Последняя фраза наверняка из деревенского фольклора, не очень смешная, но зато бьющая не в бровь, а в глаз. Время, когда деревня деликатничала в рассуждениях о пьянстве («пей, да с умом — ещё поднесут») и даже шутила («ведро не выпью, но отопью много»), — время это прошло. Деревня воочию убедилась: зелёный змий уже не просто валит мужиков с ног — со свету сживает. Да если бы только мужиков, но ведь и жён-матерей — тоже. А в городах… в городах уже всерьёз поговаривают об открытии детских медвытрезвителей…

Понимает ли деревня гибельность пути, на который загнали её правители — и прежние, и нынешние?

Начинает понимать. Джанна запечатлела одного из тех, кто хотел бы свернуть с этого пути, пожить нормальной, трезвой жизнью.

…Глядя широко раскрытыми глазами — нет, не в небо — в собственную душу, он вслух мечтает: «Как бы отворотиться от вина… да от курева… К примеру, мне лично… — А подумав, добавляет: — Да и всей Расее…»

Слышите, господа думцы? Не за себя только, за всю Расеютревога. Это у мужика-то из Вологодской глухомани! Тревога и переворачивающее душу раскаяние. Раздумывая над этим феноменом, вспомнил — и, кажется, весьма кстати! — «Доброго Филю» из книги другого знаменитого моего земляка Николая Рубцова. Стихотворение о нём большинству читателей, думаю, известно. Но для продолжения разговора приведу его полностью.